Агата Кристи - Операция «Катамаран». Падение. После похорон

На Вестеро было два больших поселка на несколько тысяч летних домиков, которые прибавляли к трем тысячам постоянных жителей тысяч двадцать гостей в июне, июле и августе месяце. Скиббю и Сендербю были связаны узкой шоссейной лентой с восточной частью острова и широкой магистралью с западным берегом. Эта дорога одновременно являлась и основным путем, и ориентиром для туристов, которые меняют многочисленные немецкие марки на датскую валюту, оседающую в конце концов у владельцев домиков, немецких туристических бюро и у местных торговцев.

Анна выбрала шоссе вдоль моря и проехала три километра по направлению к Страндбю. Летние домики стояли тесными рядами то сверху, то снизу между дюнами и сосновыми плантациями.

Она съехала на берег и поставила машину рядом с сотнями других, расположившихся вдоль широкого берега севернее Страндбю. Сняла платье. Аккуратно повесила его на руль, хотя оно было уже достаточно мятым от жары. Ключ спрятала под коврик.

Анна ощущала, как пот постепенно исчезал под легким морским ветерком, пока она прокладывала себе путь к воде мимо представителей северных провинций Германии. Обнаженные загорелые люди играли в мяч, и она вспомнила многочисленные рассказы о том, что немецкие туристы всегда активны независимо от погоды, а датчане сидят и томятся без дела на природе или в домиках. Она не была коричневой, как отпускники, но приобрела легкий загар, работая в саду по воскресеньям.

Вода была теплой, более 20 градусов, что необычно для Северного моря. Оно лежало у берега спокойное, блестящее как зеркало. Восточный ветер сдерживал прибой.

Анна брела до тех пор, пока вода не дошла до колен, потом поплыла. Хотя большинство отдыхающих и находилось на пляже, свободного места было много. Ей вспомнился пляж Северной Зеландии, «выгон для скота», как называл его Пер, где копенгагенцы так плотно сидели друг к другу, что сыну никогда не хотелось туда ездить.

Тело быстро обсохло, пока она шла обратно по берегу, потирая подошвы ног о мелкий, слегка хрустящий песок и ощущая соленый запах рук.

После купания в Северном море становишься новым человеком. В этом Анна лишний раз могла убедиться.

Она поехала вдоль берега, чтобы через десять километров южнее увидеть Сендербю. Легкий теплый ветер временами переходил в короткий дождь, предвещавший возможную вечернюю грозу.

Анна, как и большинство приезжающих, была поражена, увидев небольшую городскую улицу с красными домиками, крытыми соломенными крышами. Дома были окружены газонами, где в изобилии росли небольшие елочки и дикие розы.

Боковые улицы изгибались вокруг фасадов или сосновых рощ, и она прекрасно поняла желание Эрика Смедера проводить субботы и воскресенья именно здесь. Море, а за ним вдалеке западногерманский берег, красочная плотина являлись как бы продолжением городской улицы, а сам остров в этой южной точке был не шире двух километров. Магазин находился на небольшой центральной улице, и Анна представилась пожилому человеку в зеленом кителе. Он был занят фасовкой хлеба, только что поступившего от пекаря из Скиббю. В помещении никого не было. Видимо, за покупками приходят, когда насытятся приветливым теплым морем.

— Эрик Смедер? У его сестры, фру Сёренсен, Лизы Сёренсен, здесь домик. Называется «Клитли». Ужасное дело! Мы прочли в газете. Как это могло случиться?

— Мы это пытаемся вылепить, — ответила Анна. — А вы его знали?

— Он был моим клиентом. Каждую пятницу, как только приезжал, закупал продукты на два выходных. Немного, когда человек один, ему много и не нужно.

— Но вы сказали, что это дом сестры?

— Первоначально дом принадлежал старику, главному врачу Смедеру. Отцу Лизы и Эрика. Он его приобрел в начале тридцатых годов. У семьи рыбака, затонувшего на катере. Остались маленькие дети, семья вынуждена была продать дом. Его хотели купить копенгагенский врач и судебный адвокат, — рассказывал дальше продавец, — так вот врач купил домик. Это было давно, до того, как мне достался магазин. Я был тогда в отъезде. Ну а когда врач умер, дом перешел Лизе. Эрику — вилла в Копенгагене. Но сестра давно уехала в Америку. С тех пор Эрик завладел домиком. Никогда его не сдавал. Он и сегодня пустует. И это в разгар сезона, когда можно получить двести крон за день.

На это возразить было нечего. Продавец в это время года подсчитывал кроны и эре, потому что зарабатывал на год вперед.

— А где этот дом?

— Третий по левой стороне, на боковой улочке перед магазином. Увидите надпись «Клитли». Красный дом с соломенной крышей, как у всех. Славный, хоть и небольшой.

— Часто он сюда приезжал?

— Почти каждую пятницу, весь год. Это был его второй дом. Зимой я затапливал печку в пятницу после обеда, если он не предупреждал, что не приедет. Такое было редко. Когда он жил в Копенгагене, то приезжал раз в месяц. Мне он говорил, что специально переехал в Эгесхавн, чтобы быть поближе к «Клитли».

— Чем же он занимался здесь совсем один? Наверное, тут развлечений немного?

Продавец посмотрел на нее с искренней жалостью, чуть смягченной значением ее должности. Ясно было, что Анну восприняли как одну из современных женщин — потребительниц, любительниц машин и электроники, не понимающих настоящих ценностей жизни.

— Тем же, что и все в Сендербю. Он любил остров, его природу. В любую погоду гулял. Ему было уютно и хорошо. Это дело каждого.

— А вы не знаете, он дружил с кем-нибудь?

— Только с Эгоном Кратвигом.

— Эгоном Кратвигом? — переспросила она.

— Учитель на пенсии, живет рядом с «Клитли».

— А Кратвиг сейчас тут?

— Да, он был у меня полчаса назад, покупал… Да это неважно. Он тут. Уезжал на месяц в июле, когда большинство местных не выносят остров. Всё оккупируют туристы, и наши говорят, что дышать нечем. Но меня это вполне устраивает, ведь без них я бы не мог существовать.

Государственная тюрьма в Лунгвиге долго не отвечала на телефонный вызов. Петер Франк слышал на том конце провода постоянно повторяющийся гудок, пока сонный голос не отозвался. Но когда Петер позволил заметить, что солнце, видимо, стоит высоко над Лунгвигом, то был резко поставлен на место. Он-де совершенно может не волноваться насчет их солнца. У них есть дела поважнее, чем бросаться к телефону только из-за того, что какой-то случайный полицейский чего-то не может разыскать.

Хорошее начало — половина дела, ну а здесь конец разговора был также бессодержателен. Как и дежурный инспектор, так и тюремный журнал немногое рассказали Франку.

Эрик Смедер сидел в Лунгвиге четырнадцать месяцев. Восемь ему простили, как и всегда бывает в таких случаях при нормальном поведении. Отправлен домой пять лет назад. Его и сейчас помнят. Не то чтоб хорошо, особо помнить нечего. Ничего ненормального или непривычного в поведении. Ни во что не вмешивался, работал в переплетной мастерской, потом — в саду. Отбыл со всеми вместе.