Татьяна Веденская - Знак И-на

— И куда он пошел?

— На улице мы нашли еще несколько следов. Он вышел и пошел по улице в сторону выезда из деревни.

— Вы говорите — он. Почему? Из-за размера обуви?

— В общем, да. Сорок третий размер, не такой уж большой, но не у многих женщин встречается. Впрочем, утверждать точно, что это был мужчина, мы не можем. Женщина могла и специально надеть мужские ботинки.

— А потом каким-то образом напасть на тренированного мужика, связать его, задушить и сжечь? Хотя я забываю о снотворном. Вполне возможно, его связывали так, на всякий случай, когда он уже был без сознания, — поправил сам себя Иван. — Ладно, это не так важно. Будем называть его «он». Значит, следы ведут к выезду.

— Да, к выезду, но только до поворота. Там наш владелец следов сел в автомобиль и уехал.

— Серьезно? И что, нашли отпечатки шин?

— Нашли отпечатки шин. Не знаю, сильно ли вам это поможет, но шины зимние, шипованные, марку пока не скажу, мы отправили фотографию слепка на анализ. Ширина 245.

— Большая машина.

— Опять же, ничего не берусь утверждать, — бросил Карташов. — Дорогой мой, самое же важное, что такой же точно след, не шин, я имею в виду, а обуви, мы нашли внутри дома убитого.

— Не может быть! — невольно воскликнул Третьяков. — Там все сгорело же.

— Не все, — покачал головой Карташов. — Мы обнаружили отпечаток обуви, аналогичный следам на улице и во дворе. Не целый, частичный, а если быть точным, отпечаток носка правого ботинка мы нашли внутри сейфа убитого. Я не уверен, что вы обратили внимание, но на полу в сейфе…

— Была вода, — закончил за него Третьяков. Карташов помолчал, затем кивнул.

— Скорее всего, это вода с подошвы. Снег набился в подошву, а потом растаял. Сами понимаете, выводов я вам не предложу, не моя работа, мой дорогой…

— Он ждал Морозова. Спрятался в сейфе и ждал его там.

— Возможно, вы правы. Хорошая теория, только одна проблема: следов, ведущих в дом, мы не обнаружили. Как я уже сказал, все найденные следы вели от дома, а не к нему.

— Не важно, — замотал головой Третьяков, и та мысль, что смутно не давала ему покоя, вдруг приняла отчетливые очертания. — Я должен идти… Мне нужно кое о чем спросить у нее.

— Вы имеете в виду дочь убитого?

— Да, Илья Константинович. Спасибо вам большое, я побегу.

— Можете не бежать, — сказал Карташов.

— Почему? — опешил Иван.

— А она уехала сразу после того, как мы взяли у нее образец. Я забыл сказать: она просила вам передать, что доберется домой сама.

Третьяков вылетел из кабинета Карташова, на ходу набирая Алисин номер. Она долго не отвечала, а затем все-таки приняла звонок, спросила, передал ли Карташов Ивану, что ее не нужно подвозить до Москвы.

— Передал, — сухо подтвердил Иван, не комментируя.

Алиса помялась и добавила виноватым тоном:

— Мне нужно было очень срочно уехать, появилось важное дело. Не хотела вас отвлекать.

— Очень любезно с вашей стороны, — язвительно бросил он, а про себя подумал — врет. Обычно вранье хорошо слышно, особенно для полицейских и следователей, которые по роду работы какой только лжи не наслушались. Алиса Морозова придумывала отмазки, — что ж, почему бы и нет. В конце концов, Третьяков не видел родителей уже, наверное, полгода. Как говорится, то-сё, работа да дела, как обычно. Как у всех. Раз уж он в Твери, может и к ним заехать. Не просто заехать — может остаться переночевать, отлежаться еще одну ночь, отложить решение еще на одни сутки.

— В самом деле, я не хотела вас обидеть.

— Я не ребенок, чтобы обижаться, — отбрил он ее. — Скажите, пожалуйста, Алиса Андреевна, в день убийства вашего отца, вы сказали, что, когда он вернулся, с его ботинок сильно натекло на пол. Так?

— Да, так, — подтвердила она.

— А вы не могли бы вспомнить, это был обычный снег с подошвы или на улице шел снег?

— А зачем вам это? — не удержавшись, спросила Алиса.

Тут уж Третьяков не отказал себе в удовольствии — напомнил, что он вовсе не обязан объяснять ей причину своих вопросов и что в интересах следствия не имеет права разглашать никакие сведения.

— Так что, ответите мне или придумаете еще какую-нибудь причину, чтобы не помогать следствию?

— Вы все не так поняли, — прошелестела она. Ее голос перекрывали звуки вокзала — шум голосов, сигнал поезда, голос из динамика, объявлявший что-то неразборчивое по громкой связи. — Я вовсе не… я не хотела вас задеть. Я пытаюсь вспомнить, честно. Я же говорила, что не выходила из комнаты, когда папа пришел. Вроде бы за окном шел снег. Нет, не помню. Такие вещи я плохо запоминаю, простите.

— Ладно, понятно, — проворчал Третьяков и отключился.

Через пятнадцать минут он уже стоял перед родительской дверью с коробкой конфет «Рафаэлло» — мать их любила до обморока, и с пол-литровой бутылкой четырехлетнего коньяка «Московский» для отца. Конфеты стоили примерно столько же, сколько коньяк, что искренне удивило Третьякова. На его мужской взгляд, коньяк всяко почетнее конфет, но рыночная экономика диктовала другое.

Родители, конечно, обрадовались сюрпризу в виде сына, да еще и с подарками, да еще и с ночевкой, но по натянутым улыбкам и скованным движениям матери Иван понял: женушка уже провела психологическую обработку. Возможно, даже неоднократную ввиду отсутствия самого Ивана в зоне ее радиоактивного влияния. Он не ошибся: не успели они с отцом выпить по стопочке, как мать подсела поближе, принялась кормить сына и с самым понимающим выражением лица, вздыхая, затянула песню про то, что в любой семье бывают сложные периоды.

— Мам, не надо, а? Давай не будем, — попытался отбиться Иван, и отец, судя по недовольному виду, был на его стороне.

— У вас же дети, сыночек. Как же они будут, а? Будешь видеть их по выходным? Так у тебя и выходных-то не бывает, только и делаешь, что работаешь. Я все понимаю, но ведь вы же хорошо жили. Всякое бывает.

— Такое — не должно быть, — возразил Иван.

— Я согласна. Думаешь, я за Лену заступаюсь? Да ни за что, я вообще не понимаю, что у нее в голове было, когда она… — Мать так и не смогла заставить себя выговорить соответствующие слова.

— А это не в голове, — вдруг сказал отец.

Мать вспыхнула, покраснела и посмотрела на него укоризненно.

— Ты хоть не лезь, — прокричала она, затем встала и приложила кухонное полотенце к лицу, будто заплакала. Именно этого Иван и боялся. Мать-то он понять мог. Они с его Леной никогда особенно не ладили, чужие люди — и только. Приезжали раз в год, у себя принимали с такой же частотой. Если Иван с Леной разойдутся, внуков вообще не увидишь.

Эта мысль, как зубная боль, сверлила и изматывала и самого Ивана. Именно из-за этой мысли Иван до сих пор не решился даже поговорить с женой. Черт его знает, что делать. Черт его знает, как решать такой вопрос. Уйти? Мать права, станет он воскресным папой — это в лучшем случае. А в худшем Ленка выскочит замуж за этого ее «друга», и его сыновья будут каждый день видеть этого скота, будут разговаривать с ним, он будет возить их в школу и разрешать или запрещать играть на компьютере. От одной этой мысли Ивану хотелось пойти и перерезать «другу» глотку. Остаться? И что, делать вид, что ничего не было? Спать с Ленкой в одной постели? Начать ей тоже изменять, чтобы хоть какая-то была гармония и справедливость? Иван потянулся к бутылке и щедро разлил дешевый коньяк по стопкам.