Генрих Эрлих - Древо жизни

Наташа с некоторым недоумением воззрилась на него, но затем понимающе кивнула головой и даже попыталась улыбнуться.

— Он нас не выпустит, — зашептала она после некоторого молчания, — я его знаю. Ты не думай, у нас ничего не было, ну, почти ничего, серьезного, легкое увлечение. Он вообще-то лучше, чем кажется… Чем хочет казаться… Может казаться лучше… Что-то я совсем запуталась. Все так сложно. Или, наоборот, просто, но объяснить сложно. А ведь действительно просто. Понимаешь ли, в какой-то момент мне показалось, что его интересую не я, а моя семья… — Наташа замолчала.

Отвлекая себя от путаных признаний Наташи, Северин заставил себя думать о Семене Михайловиче Биркине. Чем он мог заинтересовать Каменецкого? Принимая во внимание этот идиотский храм, можно предположить, что специфическими знаниями. Но ведь знания у Биркина именно что специфические, разоблачительные, разрушительные, он всю эту затею с самого начала бы высмеял. С другой стороны, и Биркин проявлял недвусмысленный интерес к Каменецкому, выходит, были у них какие-то совместные дела или хотя бы намечались.

— А при чем здесь дед? — спросил он.

— Дед здесь ни при чем, — зашептала Наташа, — я своей настоящей семье говорю. То есть дед — он тоже настоящий, но я о другой семье.

— А-а-а, — протянул Северин, постепенно осознавая, что у любого человека есть два деда и, соответственно, две семьи, и что у Наташи…

— Бросьте шептаться! — раздался голос Каменецкого. — Все равно я все слышу. Я могу даже услышать, как бьются ваши сердца. Вот, — в храме зазвучали глухие удары молота и дробный стук кастаньет, — я же говорил, — сказал Каменецкий, убавляя звук, — чудо современных технологий, тут таких примочек куча, сами убедитесь, скоро.

— Чего ты прячешься?! — крикнул Северин. — Выходи, выговорим как мужчина с мужчиной. Или боишься?! Боишься! Трус! Слабак! Тряпка!

Где-то наверху раздался легкий щелчок, распахнулось стрельчатое окно, в проеме показался Каменецкий во весь рост, потом он сел, свесив ноги внутрь храма.

— Да кто ты такой, чтобы тебя бояться? — спокойно сказал он. — Я таких, как ты, пачками на завтрак ем, вместо мюсли.

Прыжку Северина позавидовал бы сам Брумель, но здесь нужен был Бубка или хотя бы его шест — рука Северина царапнула стену где-то на метр ниже ступни Каменецкого. Только досадой от неудачи можно объяснить следующий, столь нехарактерный для Северина жест — он запустил руку под куртку, где…

— Да не шарьте вы под мышкой, Евгений Николаевич, — довольно рассмеялся Каменецкий, — нет там у вас ничего, ваш табельный пистолет лежит в сейфе в МУРе, а другого оружия у вас отродясь не было. Вы же себя за крутого держите.

— Эх, надо было тебе морду набить там, в доме! Благо, было за что! — воскликнул Северин.

— Это еще бабушка надвое сказала, кто кому набил бы, — огрызнулся Каменецкий.

Словесная перепалка несколько успокоила Северина, сбросив давление. Возвращаясь на свое место рядом с Наташей, он даже успел подивиться на странное расположение храма и порадоваться тому, что окна наверху не глухие и вокруг них снаружи есть какая-то галерея — это могло пригодиться.

— А ты, Наташа, не права, — заговорил между тем Каменецкий, — интересовала меня именно ты и только ты. Никогда не поверю, что ты искренне думаешь, что кто-нибудь, повстречавшись с тобой, может интересоваться кем-то другим. Вот и товарищ майор заинтересовался. За это я его не осуждаю. И семьей твоей он бы непременно заинтересовался, если уже не заинтересовался. Нет, судя по тупому выражению на лице, искусно маскируемому под суровую непроницаемость, не заинтересовался. Впрочем, откуда ему знать, ты ведь, Наташа, удивительно скрытная особа, из тебя любые сведения клещами вытягивать надо. И все же в этом пункте ты, Наташа, опять ошиблась. Я не твоей семьей интересовался, а семьей совсем другого человека.

— О, вот и товарищ майор оживился, ушки на макушке! Чувствует, волк позорный, что добыча близка. Не разочарую. А то что же, такой путь проделал и все зазря. Рвение надо поощрять, конфетой. Так вот, о другом человеке. Приходит как-то раз, сам, обратите внимание, приходит, один сумасшедший, называется Димитрием Ивановичем, именно Димитрием, а не Дмитрием, и просто так, без фамилии, потому что великим князьям фамилия ни к чему, рассказывает дикую историю и делает еще более дикое предложение.

— Справедливости ради замечу, что пришел он не ко мне, хотя меня тоже много проходимцев домогается, некоторые даже прорываются, обманув охрану своим внешним видом и звучными регалиями. Тут фифти-фифти, на одного мошенника один изобретатель, понятное дело, сумасшедший, все рассказывают дикие истории и все в конце денег просят. Мошенников — в шею или в директора, но без права финансовой подписи, а вот изобретателям деньги иногда даю и даже немалые, да вы видели. Но этот не ко мне пришел, до меня только история его дошла, — чувствуя, что завладел всеобщим вниманием, Каменецкий всячески оттягивал продолжение рассказа, еще более подогревая интерес к нему, — и я ей, единственный из всех, взял да и поверил. Еще не видя человека, поверил.

— А уж как увидел!.. Потому что человек уверял, что он прямой потомок Христа, мало ему великокняжеского титула! И представляете, с одной стороны на него глянешь — ну вылитый Мессия, с другой — истинный великий князь и царь Всея матушки-Руси, Иван Грозный времен опричнины и Александровой слободы, когда тот под монаха косил. Опять же денег не просил. Я ведь ему денег предлагал, можно даже сказать, навязывал, из своеобразного чувства противоречия и чтобы испытать его, не какие-нибудь там чеки, против посулов да бумажек многие устоять могут, а против налика, пачек в банковских упаковках и гор золотых монет, самых натуральных, никто не устоит, даже и я.

— А этот не то что устоял, но даже не дрогнул, отвел сей хлеб насущный как тлен земной пренебрежительным жестом, отвел так, как мог бы отвести только пророк или царь. Он и меня самого пытался отвести таким же жестом, потому что я ему в его деле был не нужен, но у меня не забалуешь, коли попался на крючок, так уж и все, не уйдешь, лучше не трепыхайся, только себе больнее сделаешь. Пытались-то и до него многие, только вот сорваться пока никому не удавалось. И не удастся!

— Да он и сам вскоре понял, что без меня никуда. Это ведь только ему и только поначалу казалось, что все просто, он-де все продумал, все просчитал, раз — и готово, по щучьему велению, по его хотению Иисус во плоти по грешной земле шествует. А, изумились! Не тому изумляетесь. Вы о том подумайте, каково мне было после великого князя и потомка Иисуса еще и это на веру принимать. Но — принял, такой я человек. Если верю человеку, то уж до конца. А если не верю, то уж с самого начала. Опять же он очень убедителен был. Как Иисус. Тому тоже пришлось евреев переубеждать, не одного, а тысячи, не позавидуешь.