Стефан Анхем - Жертва без лица. Девятая могила

Фабиан приложил ладони к лицу и заглянул в кухню. Похоже, там не убирали с тех пор, как умерла мама. Мойка была завалена посудой с засохшими объедками, а пол – старыми коробками из-под пиццы и пакетами из «Макдоналдса». Но больше всего в глаза бросались многочисленные банки из-под кока-колы. Они сотнями лежали в кучах, одна выше другой.

– Черт, открыто, – прошептала Малин. Фабиан обернулся. – Что скажешь? Войдем или будем ждать наряд?

Фабиан кивнул и осторожно вошел в холл. За его спиной Малин достала пистолет, передернула затвор и только потом вошла за ним, закрыв дверь. Воздух был густым и спертым. За исключением звуков машин с улицы Хорнсгатан, в квартире стояла тишина.

– Дверь не заперта, странно, – прошептала Малин. – Даже если люди дома, они запирают дверь. Особенно когда есть наружная галерея.

Фабиан знаком попросил ее помолчать и раздвинул одну из дверей в холле.

– Ты ведь не думаешь, что он дома?

Фабиан пожал плечами и заглянул в спальню, которая так же нуждалась в генеральной уборке, как и кухня. Незастеленная кровать и груды грязной одежды на полу. И наваленные друг на друга банки кока-колы, закрывающие часть одной стены.

– Да тут налицо зависимость, – сказала Малин и вошла в комнату.

Фабиан прошел дальше через холл в комнату побольше. В отличие от кухни и спальни здесь было очень темно. Но когда ему наконец удалось найти выключатель, он понял, что ключ к Юакиму Хольмбергу находится именно тут. Он вложил сюда душу и создал мир, в котором ему не надо было сталкиваться с другими людьми. Мир, центром которого был он сам.

Точно как и в ремонтируемой квартире на улице Эстгетагатан, окна были зашторены и не пропустили бы свет даже в солнечный день в разгар лета. Источником света в комнате были светодиодные лампочки на потолке, направленные на десяток расставленных манекенов, на которых чего только не было – от монашеской рясы и бикини до формы медсестры и бандажных ремней.

Некоторые сидели на кожаном диване и словно беседовали друг с другом, поставив бокалы с вином на дымчатую стеклянную столешницу придиванного столика. Другие стояли или лежали на полу в различных неприличных позах.

Посредине комнаты на небольшом подиуме перед большим плоским телевизором стоял крутящийся стул с держателем для чашки. На полке под телевизором помимо двух игровых приставок находились стационарный компьютер и стереосистема. Рядом с креслом на маленьком круглом столе лежала упаковка бумажных носовых платков и тюбик со смягчающим кремом.

Фабиан подошел к креслу, взобрался на подиум, сел и сразу же обнаружил, что все манекены так или иначе повернуты к нему. Словно он в центре праздника и к нему прикованы все взоры.

Юакиму Хольмбергу явно больше всего нравилось, когда внимание направлено на него одного. К тому же он эксперт в области оружия, симпатизирует правым экстремистам, и по понятным причинам его не приняли в Высшую школу полиции.

Фабиан стал анализировать различные составляющие, но ничего не прояснилось. У них по-прежнему отсутствовал ключ к разгадке взаимосвязи.

Он встал с кресла, обошел один из манекенов, растянувшийся на полу, и пошел в ванную, где зажег свет.

Некогда белый кафель теперь был с желтоватым оттенком. Такого же цвета были раковина и унитаз. На полке рядом с аккуратной стопкой подгузников для взрослых стояла баночка с детской присыпкой. В отдалении кто-то спустил воду и прервал его мысли о заметке, в которой рассказывалось о детском саде для взрослых в Англии, куда приходили пожилые мужчины, чтобы им меняли подгузники и давали соску. Через секунду он услышал, как вода стекает по стояку.

Он открыл зеркальную дверцу шкафчика, чтобы посмотреть, есть ли там лекарства. В зеркале через щелочку задернутой душевой занавески он заметил отражение колена, торчащего над краем ванны. Зачем он положил манекен в ванну? А может…

Фабиан обернулся и отдернул занавеску.

На мужчине были только кальсоны и майка. Его руки были накрепко связаны скотчем, глаза закрыты, а рот широко открыт. На шее – собачий ошейник с заклепками и поводок, уходящий за спину. Фабиан видел этого человека только в размытом ролике с камеры наблюдения. Но недлинное крупное тело и лицо с усами могли принадлежать только Юакиму Хольмбергу.

Он лишил себя жизни? Что произошло? Фабиан осторожно нажал пальцами на сонную артерию под ухом. Нащупав пульс, он был так поражен, что отступил назад, поскользнулся и упал. Тело в ванне тем временем дернулось со всей силы, пытаясь сесть, но ему помешал поводок.

– Я не знаю, – сказал Юаким Хольмберг и почесал рану на шее от собачьего поводка.

– Не знаешь – в смысле не помнишь, или не знаешь в смысле не знаешь? Или в смысле, что ты не в силах отвечать? – спросил Фабиан, который сидел напротив вместе с Малин и чувствовал, что начинает раздражаться.

– Не знаю, – Хольмберг опустошил банку кока-колы и поставил ее на стол рядом с другими выпитыми банками.

Они больше двух часов сидели в комнате для допросов и бились с Юакимом Хольмбергом, отвечавшим «я не знаю» на большинство вопросов. Кислород давно кончился, и воздух, которым они дышали, циркулировал так много раз, что Фабиан даже не хотел думать о том, в каких местах он побывал.

Вдобавок ко всему ему удалось вздремнуть только три часа, и он только и ждал, что объявится Соня. У нее наверняка ужасно испортится настроение, как только она узнает, что он уже ушел из дома и, возможно, будет отсутствовать все выходные. Он не рассчитывал на то, что она поймет написанное им объяснение, которое положил на ее ночной столик.

– Похоже, ты не так много знаешь, – сказал Фабиан и попытался проигнорировать, что Хольмберг безо всякого стеснения засунул указательный палец в одну ноздрю. – Ты вообще что-нибудь знаешь? Например, как тебя зовут. Хотя бы это ты знаешь?

Юаким Хольмберг, не отрывая глаз от стола, вытащил козявку и теперь держал ее в воздухе между большим и указательным пальцем. – Куда мне это девать?

Фабиан переглянулся с Малин и отметил, что ей так же отвратителен человек по другую сторону стола, как и ему.

– «Я не знаю». Узнаешь? – Он встал и начал ходить кругами по комнате. Еще немного, и у него будет клаустрофобия. – Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Но между тобой и мной есть различие. Или, точнее сказать, одно из всех миллионов различий, а именно то, что я говорю правду. Я, черт возьми, понятия не имею, что такие, как ты, делают со своими мерзкими сопливыми козявками, и я не уверен, что у меня есть желание это узнать. – Он встал за Хольмбергом и оперся о спинку его стула. – Малин, что скажешь? У тебя есть какое-нибудь предположение?

Малин пожала плечами и покачала головой, не меняя выражения лица.