Жорж Сименон - Тень на шторе [Тень китайца]

Должно быть, она слышала часть разговора, потому что с любопытством смотрела на мужчин.

— У вас есть сбережения?

Роже начинал надоедать этот разговор. Он нашел свой пиджак, вынул из кармана тощий бумажник и швырнул его Мегрэ.

— Посмотрите сами!

Две банкноты по сто франков, немного мелочи, водительские права…

— Что вы будете делать, если вас лишат наследства?

— Я не хочу наследства.

— И вы не будете оспаривать завещание?

— Нет!

— Вам достаточно трехсот шестидесяти тысяч франков?

И вдруг поведение молодого человека изменилось. Он почти вплотную подошел к комиссару и, сжав кулаки, процедил сквозь зубы:

— Повторите, что вы сказали!

В его манере себя держать проявилось что-то от мелкого хулигана. Вот так начинается драка в какой-нибудь пригородной пивной.

— Я вас спрашиваю, хватит ли вам трехсот шестидесяти тысяч франков, Куше…

Мегрэ едва успел перехватить руку своего собеседника.

— Успокойтесь.

Но Роже уже сник. Он не сопротивлялся, побледнел, глаза уставились в одну точку. Он ждал, пока комиссар отпустит его руку.

Селина, полураздетая, спрыгнула с кровати. Видно было, что она готова открыть дверь и позвать на помощь.

Все обошлось спокойно. Мегрэ подержал руку несколько секунд, и, когда затем вернул молодому человеку свободу движения, Роже не шелохнулся.

Довольно долго все молчали.

Наконец Роже заговорил.

— Вы опять попали пальцем в небо! — сказал он.

Он подобрал с пола лиловый халат и швырнул его своей подруге.

— Скажите мне, что вы намерены делать, когда истратите свои двести франков?

— А что я делал до сих пор?

— Есть небольшая разница: ваш отец умер и вы больше не сможете брать у него деньги.

Роже пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать, что его собеседник совсем ничего не понимает в его делах.

Что-то неопределенное было во всем этом. Чувствовалось приближение даже не драмы, а чего-то другого, тоскливого. Может быть, такое впечатление создавалось самой атмосферой этой богемы без поэзии? Или его вызывал этот бумажник и двести франков?

Или эта обеспокоенная женщина, которая узнала, что завтрашний день будет отличаться от предыдущих, что придется, наверное, искать в жизни новую опору?

Нет! Страх вызывал сам Роже. Потому что его слова и жесты не соответствовали его прошлому, резко отличались от всего, что Мегрэ знал о его характере.

Это спокойствие не было позой. Он действительно был спокоен, как человек, который…

— Дайте мне ваш револьвер! — вдруг приказал комиссар.

Молодой человек, вынув револьвер из кармана брюк, с едва уловимой улыбкой протянул его Мегрэ.

— Вы обещаете мне, что…

Мегрэ не закончил фразы, увидев, что Селина готова закричать от ужаса. Она ничего не понимала. Но чувствовала, что случилось нечто страшное.

Глаза Роже иронически улыбались.

Мегрэ, которому больше нечего было здесь делать, удалился, стукнувшись выходя о косяк двери и едва не выругавшись с досады.

На улице его веселое настроение пропало. Мегрэ чувствовал себя не в своей тарелке, так всегда бывает, когда внезапно перестаешь что-либо понимать.

Он вернулся в отель, потому что забыл спросить новый адрес Нины.

— Не знаю, — сказал портье. — Она заплатила за комнату и ушла с чемоданом. Даже такси не вызвала.

Должно быть, выбрала отель подешевле в этом же квартале.

— Скажите, если… если в доме случится что-либо… нечто неожиданное, то я просил бы вас сообщить лично мне в уголовную полицию… Комиссару Мегрэ.

Мегрэ был недоволен собой за эту просьбу. Что могло бы произойти? Он все думал о двухстах франках в бумажнике, об испуганном взгляде Селины.

Спустя четверть часа он вошел в «Мулен-Бле» через служебный вход.

На сцене шестеро женщин, которые мерзли, несмотря на то что были в пальто, без конца повторяли одно и то же па — па до смешного простое, — тогда как толстенький человечек надрывался, давая им такт.

— Раз! Два! Тра-ля-ля-ля… Стоп! Тра-ля-ля-ля! Три такта! Три же, черт вас подери!

Нина была второй слева. Она узнала Мегрэ, стоявшего у колонны. Мужчина тоже его заметил, но не обратил никакого внимания.

Репетиция продолжалась минут пятнадцать. Здесь было холоднее, чем на улице, и у Мегрэ закоченели ноги. Наконец маленький человечек вытер пот со лба и вместо прощания еще раз обругал свою труппу.

— Вы ко мне? — издали крикнул он Мегрэ.

— Нет! Я к…

Нина подошла к нему смущенная, словно спрашивая себя, может ли она подать комиссару руку.

— Мне нужно сообщить вам важную новость.

— Только не здесь. Мы не имеем права принимать в театре. Лишь по вечерам можно, потому что это приносит сбор…

Они сели за столик небольшого бара поблизости от театра.

— Найдено завещание Куше. Он оставляет все свое состояние трем женщинам.

Она смотрела на него с удивлением, не подозревая всей правды.

— Своей первой жене, хотя она и снова вышла замуж. Потом — второй жене. Затем — вам.

Она не сводила глаз с Мегрэ, который заметил, как зрачки их расширились, потом затуманились.

И тут, спрятав лицо в ладони, она расплакалась.

— У него болело сердце. Он знал об этом. — Нина отхлебнула рубинового цвета аперитива. — Поэтому он и берег себя. Он говорил, что достаточно поработал, что и для него пришло время наслаждаться жизнью.

— Он говорил когда-нибудь о смерти?

— Часто! Но не просто о смерти. Он думал о своем больном сердце.

Это был один из тех небольших баров, куда заходят лишь завсегдатаи. Хозяин украдкой поглядывал на Мегрэ, считая его, наверное, преуспевающим буржуа.

— Он был грустным?

— Трудно сказать. Ведь он не был таким, как все. Например, сидим мы в театре или еще где-нибудь. Он веселится. Потом без всякой причины, громко рассмеявшись, говорит: «Да, Нинетта, жизнь — сволочная штука!»

— Он занимался своим сыном?

— Нет.

— Рассказывал о нем?

— Почти никогда. Только тогда, когда тот приходил к нему за деньгами.

— И что же он говорил о сыне?

— «Какой жалкий кретин!» — вздыхал он.

Мегрэ все это уже почувствовал; по каким-то причинам Куше совсем не любил своего сына. Казалось даже, что он испытывал к молодому человеку отвращение. До такой степени, что не пытался устроить его жизнь.

Куше никогда не читал сыну моралей. И он давал ему деньги, чтобы отделаться от него или просто из жалости.

— Гарсон! Сколько с меня?

— Четыре франка шестьдесят сантимов.

Нина вышла с ним из бара, и они несколько минут стояли на улице Фонтэн.

— Где вы теперь живете?

— На улице Лепин, первый отель слева. Я еще даже не знаю, как он называется. В нем довольно чисто.

— Когда станете богатой, вы сможете…

— Вы же знаете, — улыбнулась она, — что богатой я никогда не буду. Не для того я родилась…