Песах Амнуэль - Расследования Берковича 4 [сборник]

— Вам нравятся картины брата? — спросил Беркович, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Нет, — отрезала Берта. — Правда, после первого инсульта Абрам стал рисовать лучше. Я хочу сказать — реалистичнее. Он даже мой портрет сделал, очень натурально. Но эти картины — в мастерской. А то, что видите — старье, работы двадцатилетней давности, Абрам тогда увлекался абстракциями.

— Когда я вступлю в права наследства, — добавила она твердо, — то сниму эти картины и сложу в кладовой. Они меня раздражают.

Берковича они тоже раздражали, хотя он и не мог сам себе объяснить причину. Нормальные абстракции, линии и пятна, что-то они наверняка символизировали в свое время, сейчас вряд ли поймешь, и спросить уже не у кого.

— Скажите, Берта, — сказал Беркович, — а кто отправлял письма, которые писал брат?

— Гита отправляла. Но в последние дни Абрам никому не писал, отправить завещание по почте он не мог, меня полицейские уже об этом спрашивали.

— Не сомневаюсь, — пробормотал Беркович. Эксперт Хан был человеком дотошным и наверняка не упустил ни одной возможности.

— Я пойду, извините, — сказал старший сержант, вставая.

— А зачем вы, собственно, приходили? — настороженно спросила Берта.

— Думал, что-то придет в голову, — пожал плечами Беркович. — Всего хорошего.

По дороге к двери он остановился у одной из картин, в центре которой были три пятна — красное, желтое и синее — а фоном служила мешанина размазанных по холсту цветных полос. По мнению Берковича, это можно было назвать «Сон сумасшедшего», но на рамке не было названия и проверить догадку не представлялось возможным. Беркович бросил взгляд на подпись художника и вышел за дверь. На улице тоже была мешанина красок — рекламы, зелень, небо, живой, не абстрактный мир.

Подойдя уже к машине, Беркович вспомнил деталь, которая бросилась ему в глаза в салоне и на которую он не обратил внимания.

— Черт! — сказал старший сержант и чуть ли не бегом вернулся обратно.

— Простите, — бросил он удивленной Берте и начал переходить от картины к картине. Пройдя по второму кругу, Беркович удовлетворенно улыбнулся и, еще раз попрощавшись с ничего не понимавшей женщиной, покинул виллу.

— Старые картины, — объяснял он инспектору Хутиэли полчаса спустя, — они там висят много лет, примелькались. Никто, естественно, не стал разглядывать подписи. А стоило! Когда я выходил, то бросил взгляд на картину, висевшую у двери. Она была подписана «Арнольд». Почему Арнольд? Ведь Гиршмана звали Абрамом! Я вернулся и осмотрел все подписи. Во-первых, это свежая краска. Во-вторых, подписи разные и каждая состоит из одного слова. Но если читать подряд, начав с самой дальней от входной двери картины, получится: «Все деньги и недвижимость оставляю брату своему Арнольду». Вот так.

— Ловко, — сказал Хутиэли. — Могу себе представить, как станет беситься Берта.

— Но ведь это, с позволения сказать, завещание не имеет юридической силы, — пожал плечами Беркович.

— Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения — на бумаге это написано или на холсте. М-да… Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте!

— И вы, как всегда, оказались правы, инспектор! — воскликнул старший сержант.

— Послушай, Боря, — сердито сказала Наташа. — Я уже третий раз прошу тебя купить наконец программку, а ты даже не реагируешь.

Беркович перевел взгляд со сцены на жену и сказал кротко:

— Извини. Сейчас куплю.

Он встал и начал пробираться к выходу. Спектакль, на который они с Наташей давно хотели попасть, ему не нравился. Труппа, приехавшая из Москвы, ставила спектакль по книге Брэдбери «Вино из одуванчиков», и, по мнению Берковича, ничего хуже придумать было невозможно. Романтический герой американского фантаста выглядел развязным пареньком — в Москве конца девяностых ему было место, а вовсе не в Америке тридцатых годов. А Наташе нравилось, да и другие зрители тепло принимали спектакль.

В антракте Наташа вспомнила, что перед началом они не успели купить программку, и теперь Борис кружил по фойе в поисках билетера, у которого сохранился хотя бы один экземпляр. Думал он однако не о программке и не о спектакле, а о том, что завтра придется начинать все расследование заново.

Манекенщица Илана Капульски была найдена вчера поздно вечером задушенной в своей квартире на улице Буграшов. Девушку обнаружила ее подруга Дана Брик, пришедшая, чтобы пойти с Иланой в кафе. В квартире не было следов борьбы — Илану наверняка задушил кто-то из ее хороших знакомых, которому она позволила себя обнять. Эксперт Хан, выехавший на место преступления вместе со старшим сержантом Берковичем, установил, что смерть наступила два-три часа назад.

— Кто, по-вашему, мог это сделать? — спрашивал Беркович заплаканную Дану Брик, и она отвечала одно и то же:

— Никто, кроме Офера. Только Офер, и никто другой.

Офер Мерон, по словам девушки, был подающим надежды актером, выступавшим третий год на подмостках «Габимы». Как актер Мерон был довольно талантлив, но чрезвычайно не собран, он любил женщин больше, чем профессию, и даже на сцене, похоже, думал больше об очередном свидании, чем о роли, которую играл.

— Илана познакомилась с Офером три месяца назад, и у них начался жуткий роман. Илана не пропускала ни одного спектакля, в котором играл Офер, а Офер посещал все демонстрации одежды, в которых выступала Илана. Он стал собраннее, на это все его знакомые обратили внимание, и в театре тоже. Вы представляете, ему даже поручили одну из ролей в «Мамаше Кураж»! Офер просто стал другим человеком. А Илана…

— Она тоже любила Офера?

— Да, сначала, — вздохнула Дана. — А потом… У нас не было секретов друг от друга. Илана сказала недели три назад: «Он какой-то пресный. Много эмоций, много шума, а внутри холодный и пустой, понимаешь? Замуж я за него не пойду».

— Офер предлагал вашей подруге выйти за него замуж?

— Вы представляете? Никто бы не подумал, что он способен на такое! Наверное, действительно влюбился по уши.

— Понятно, — кивнул Беркович. — Он сделал Илане предложение, она отказала…

— Именно так и было! Она отказала, и Офер сошел с ума.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Беркович.

— Да просто взбесился! Приходил к Илане каждый вечер, если не было спектакля, бился в истерике, умолял, говорил, что покончит с собой… Ну, вы понимаете, Офер — актер, страсти он умел изображать, даже если не испытывал их на самом деле. Илана была уверена, что уж с собой-то он наверняка не покончит. Когда она отказала ему в очередной раз, Офер ее ударил и сказал, что убьет ее, если она за него не выйдет, — закончила Дана трагическим шепотом. — И вот…