Жорж Сименон - Мегрэ и господин Шарль

— Враги у него были, вы не знаете?

— Никого, насколько я знаю. Одна я.

— Вы его ненавидите?

— Даже не ненавижу. И неприязни к нему тоже не питаю. Такой уж у него характер.

— Вы являетесь его наследницей?

— Да, единственной.

— Состояние значительно?

— Оно могло бы соблазнить многих женщин в моем положении. Но дело в том, что деньги меня не интересуют, и я была бы более счастлива в комнатушке на седьмом этаже…

— Почему вы не потребуете развода?

— По лености. Или из безразличия. Наступает такой момент, когда больше ничего не хочется, когда каждый день производишь одни и те же движения, не думая об этом.

Дрожащей рукой она схватилась за рюмку.

— Ваше здоровье.

И залпом осушила ее.

— Видите? Наверное, должна была бы покраснеть.

— Так вам говорил муж?

— Когда я начала пить, да. С тех пор прошли годы.

— А теперь?

— Ему все равно.

— Что бы вы почувствовали, узнав о смерти мужа? Что избавились от него?

— Даже не это. Он так мало значит для меня!

— Вы думаете, с ним могло произойти несчастье?

— Я думала об этом и поэтому пришла к вам.

— Что с ним могло случиться?

— Он обычно находит себе… скажем так, подружек в кабаре, где бывают разные люди.

— Вы знаете какие-нибудь из этих кабаре?

— Два, три — по названию. Я находила рекламные спички с этими названиями.

— Какими же?

— «У Кота в сапогах»… «У прекрасной Елены»… Еще «Крик-крак».

— Вам никогда не хотелось удостовериться самой?

— Я не любопытна.

— Это я вижу.

Она налила себе сама: губы ее снова дрожали, взгляд стал тусклым, отсутствующим. Мегрэ показалось, что она только сейчас обнаружила его присутствие и не понимает, что он тут делает.

— В общем, вы подозреваете убийство?

— А вы?

— Почему не болезнь?

— У него железное здоровье.

— Несчастный случай.

— Я узнала бы это из газет.

— Вы звонили в больницы?

— Вчера.

Значит, несмотря на производимое впечатление, она отдавала себе отчет в происходящем. На каминной доске из белого мрамора стояла фотография в серебряной рамке. Мегрэ встал и рассмотрел ее поближе. На ней была снята г-жа Сабен-Левек, наверняка в пору ее девичества: юная девушка в заученной позе. В ту пору она была очень хорошенькой, в лице ее было что-то мальчишеское.

— Да, я была такой… Изменилась, правда?

— Эта фотография была сделана до или после вашего замужества?

— Через несколько недель после него. Жерар настоял, чтобы я сфотографировалась у известного фотографа на бульваре Осман.

— Значит, он был влюблен в вас?

— Не знаю. Казалось, что да.

— Все сломалось неожиданно?

— Нет. В первый раз он исчез на сутки, и я ничего ему не сказала. Он наврал, что ездил к клиенту в провинцию. Затем он начал исчезать, когда ему заблагорассудится. Он больше не предупреждал меня. Уходил после обеда, и я никогда не знала, когда он вернется.

— Каков он в семейной жизни?

— Вам все скажут, что он был очень веселым малым, который ладил со всеми и всегда был готов оказать услугу. Иные считали, что он немного ребячлив.

— А вы?

— Мне не на что жаловаться. Видимо, я не нашла к нему подхода или он ошибся на мой счет.

— То есть?

— Решил, что я не такая, какая есть.

— Чем вы занимались до встречи с ним?

— Была секретаршей у одного адвоката. Мэтр Бернар д'Аржан с улицы Риволи. Они были знакомы. Жерар много раз приходил в контору к моему патрону и однажды предложил мне пойти с ним куда-нибудь…

— Вы родились в Париже?

— Нет. В Кемпере.

— Почему вы думаете, что его убили?

— Потому что это — единственное объяснение.

— Ваша мать еще жива?

— Да. Отец — его звали Луи Фрасье — умер. Он был бухгалтером. Мать — урожденная княгиня Учевка…

— Вы посылаете ей деньги?

— Естественно. Деньги никогда для Жерара ничего не значили. Он давал мне столько, сколько мне было необходимо, не требуя отчета.

Она допила рюмку и поднесла к губам платок.

— Вы разрешите мне осмотреть квартиру?

— Я вас проведу.

Она поднялась с кушетки и, осторожно ступая, направилась к двери.

Всюду чувствовалось богатство, положение в свете, завоеванное еще в прошлом веке, строгость. Квартира занимала весь этаж, и г-жа Сабен-Левек, которая все еще неуверенно держалась на ногах, начала с осмотра своей половины.

За будуаром оказалась еще одна очень большая комната, стены которой также были затянуты голубым шелком. Судя по всему, это был любимый цвет хозяйки. Постель была не застелена, но г-жа Сабен-Левек не испытывала неловкости от того, что могло предстать нескромному взгляду. Белая мебель. Початая бутылка коньяка на комоде.

— Как вас зовут? — спросил Мегрэ.

— Натали. Наверняка, чтобы я помнила о своем русском происхождении.

Ванная комната — и стены и пол — была из серо-голубого мрамора, здесь, как и в комнате, царил беспорядок.

Затем шла комната со шкафами по стенам, потом комната, которую можно было бы назвать маленькой гостиной — назначение у нее было такое же, как у будуара.

— Если я не обедаю в столовой, то ем здесь.

Она сохраняла безразличие гида, ведущего экскурсию в каком-нибудь музее.

— Теперь мы входим в помещения слуг.

Сначала большая комната с застекленными шкафами, заставленными столовым серебром, потом маленькая белая столовая и, наконец, кухня со старинной плитой и медными кастрюлями. Здесь хозяйничала немолодая женщина.

— Мари Жалон. Она работала тут еще при моем свекре.

— Когда он умер?

— Десять лет назад.

— Значит, вы успели застать его?

— Мы прожили вместе пять лет.

— Вы ладили друг с другом?

— Я была ему совершенно безразлична. В ту пору я обедала в столовой и могла бы сосчитать, сколько раз он заговорил со мной.

— Какие отношения были у него с сыном?

— В девять часов Жерар спускался в контору. У него был там свой кабинет. Не знаю, чем именно он занимался.

— Случалось тогда, что он пропадал?

— Да, на два-три дня.

— Отец ничего ему не говорил?

— Он делал вид, что не замечает этого.

Перед Мегрэ открывался целый мир, обветшалый и замкнутый на самом себе.

Наверное, в прошлом веке или в начале XX здесь устраивались приемы, в гостиных давались балы. Их было две — вторая почти такая же большая, как первая.

Стены повсюду были отделаны потемневшими резными панелями.

Повсюду были также картины отошедшей в прошлое эпохи: портреты мужчин с бакенбардами, в высоких воротниках, жестко подпирающих подбородки.

Казалось, что жизнь на секунду остановила здесь свое течение.

— Теперь мы входим на половину мужа.

Кабинет с уходящими к потолку книгами в переплетах. Скамеечка из орехового дерева, чтобы можно было добраться до верхних полок. Наискосок от окна письменный стол с моделью подводной лодки и письменными принадлежностями из темной меди. Все в полном порядке. Ничто не говорило о присутствии здесь живого человека.