Ю Несбё - Нетопырь [litres]

– Красота, правда? – с блеском в глазах прошептала Биргитта. – Как балет без музыки.

Харри показалось, будто он идет по дортуару. Не было слышно ничего, кроме их шагов и равномерного тихого бульканья аквариумов.

Биргитта остановилась у одной из стеклянных стен.

– А здесь у нас живет saltie [55] Соленый (англ.) . , Матильда из Квинсленда.

В свете фонарика показалось сухое дерево, лежащее в искусственном русле реки. В запруде рядом плавало бревно.

– А что такое «saltie»? – Харри попытался отыскать взглядом какое-нибудь живое существо.

Бревно открыло зеленые блестящие глаза.

– Это крокодил, который живет в соленой воде. В отличие от freshie [56] Пресный (англ.) . , который питается главным образом рыбой и потому его не стоит опасаться.

– А saltie?

– А вот его опасаться стоит. Многие так называемые опасные хищники нападают на людей, только когда чувствуют угрозу или видят, что ты вторгаешься на их территорию. А saltie – простая, бесхитростная душа. Ему просто нужно твое тело. На северных болотах Австралии крокодилы каждый год убивают по нескольку людей.

Харри прильнул к стеклу.

– А это не вызывает… э-э… антипатии? Кое-где в Индии истребили тигров, потому что те ели маленьких детей. А этих людоедов почему не истребили?

– В Австралии к крокодилам отношение как к автокатастрофам. Ну, почти. Если ты проложил дорогу, будь готов, что кто-то на ней погибнет, верно? И с крокодилами то же самое. Они просто едят людей.

Харри передернуло. Матильда снова закрыла глаза – точно так же, как на «порше» убираются фары. И ни малейшая рябь на воде не выдавала две тонны мышц, зубов и злобы, скрытых в этом бревне.

– Пошли дальше, – предложил Харри.

– А вот и мистер Бин. – Фонарик Биргитты указал на плоскую бурую рыбу. – Рохля-скат – так мы в баре называем Алекса, того, которого Ингер прозвала мистером Бином.

– А почему «скат»?

– Не знаю. Когда я устроилась на работу, его так уже называли.

– М-да, ну и кличка. Эта рыба любит лежать на дне?

– Да, и поэтому, когда ты купаешься, надо быть осторожнее. Он очень ядовит и выпускает яд, как только на него наступишь.

По винтовой лестнице они спустились к резервуарам.

– Вообще резервуары – не совсем аквариумы. Это просто отгороженный кусок залива Порт-Джексон, – сказала Биргитта.

С потолка зеленоватыми волнами лился тусклый свет. Волнистые полоски скользили по лицу и телу Биргитты, и Харри казалось, что они стоят под светящимся шаром на дискотеке. Биргитта направила фонарик вверх – и только тут Харри понял, что вода повсюду. Они попросту в стеклянном тоннеле в море, а свет идет снаружи, фильтруясь сквозь толщу воды. Рядом скользнула большая тень, и Харри вздрогнул от неожиданности. Биргитта тихо засмеялась и посветила фонариком на длиннохвостого ската, проплывающего мимо.

– Mobulidae [57] Семейство рогачевых скатов (лат.) , к которому относится самый крупный скат – манта, или гигантский морской дьявол. , – сказала она. – Морской дьявол.

– Такой огромный! – прошептал Харри.

Весь скат был одной большой волной, и Харри от его вида потянуло в сон. Скат обернулся, махнул хвостом на прощание и черным призраком исчез в темноте подводного мира.

Они уселись на полу, Биргитта достала из рюкзака одеяло, два бокала, стеариновую свечку и бутылку красного вина без этикетки. Подарок от друга с винодельни в Хантер-Велли, объяснила она, вытаскивая пробку. Потом они лежали рядом на одеяле и смотрели в воду над головой.

Казалось, мир вывернулся наизнанку. В море, как в небе, порхали рыбы всех цветов радуги и другие причудливые существа, будто вырвавшиеся из чьей-то фантазии. Прямо над ними, перебирая тонкими дрожащими плавниками, застыла блестящая синяя рыба с круглой удивленной мордой.

– Разве не прекрасно наблюдать их жизнь без спешки? – шепнула Биргитта. – Чувствуешь, как они останавливают время? – Она положила Харри на горло холодную ладонь. – Чувствуешь, как перестает биться твое сердце?

Харри сглотнул.

– Я бы не прочь, чтобы время замедлилось. Сейчас, – сказал он. – На пару дней.

Биргитта сжала его горло:

– Не говори об этом.

– Иногда я думаю: «А ты не такой уж дурак, Харри». Например, я заметил, что Эндрю говорит об аборигенах «они» – всегда в третьем лице. Так что многое о нем я знал и до того, как Тувумба рассказал мне подробности его жизни. Я почти наверняка знал, что Эндрю вырос не среди «своих», что он не принадлежит какому-то месту, а рассматривает вещи будто со стороны. Как мы сейчас – лежим и смотрим на мир, сами не принимая в нем участия. А после беседы с Тувумбой я понял еще, что от природы Эндрю не было дано гордости за свой народ. И он пытается сам ее создать. Сначала я решил, будто ему стыдно за своих братьев, а теперь понял: стыдно ему за самого себя.

Биргитта что-то буркнула. Харри продолжил:

– Иногда я думаю, что что-то знаю. А в следующее мгновение снова оказываюсь выброшенным в гигантскую путаницу. Я не люблю путаться, просто не терплю. Поэтому лучше бы я либо вообще не подмечал деталей, либо умел складывать их в осмысленную картину.

Он повернулся к Биргитте и уткнулся в ее волосы.

– Жаль, что Бог дает человеку так много воспринимать и так мало понимать. – Он постарался уловить знакомый запах ее волос, но, должно быть, уже забыл его.

– И что же ты видишь? – спросила она.

– Что все пытаются мне на что-то указать.

– На что же?

– Не понимаю. Знаешь, как женщины – рассказывают истории, которые на самом деле о чем-то другом. И ведь ясно, что читать надо между строк. А я не умею. Почему вы, женщины, не говорите просто и прямо? Вы переоцениваете возможности мужчин!

– Теперь я виновата? – рассмеялась Биргитта и ударила его.

Раскаты эха разнеслись по подводному тоннелю.

– Тсс, не разбуди Морской ужас, – сказал Харри.

Биргитта не сразу обратила внимание на то, что к вину Харри не притронулся.

– Ведь бокальчик не помешает? – удивилась она.

– Нет, – ответил Харри. – Помешает. – Он с улыбкой прижал ее к себе. – Но давай не будем об этом.

Он поцеловал ее, и Биргитта затаила дыхание, будто ждала этого поцелуя всю жизнь.

Харри проснулся и вздрогнул. Свеча догорела, было темно, как в пропасти. Он не знал, откуда раньше лился зеленоватый свет – от луны или от городских огней – но теперь не было и его. Но Харри овладело какое-то странное чувство. Он нащупал рядом с Биргиттой фонарик и включил его. Биргитта лежала, завернувшись в свою половину шерстяного одеяла, раздетая и довольная. Харри направил свет на стеклянную стену.

Сначала он подумал, что видит собственное отражение, но когда глаза привыкли, сердце Харри бешено забилось и замерло. На него холодными безжизненными глазами смотрел Морской ужас. Харри выдохнул, и его дыхание застыло на стекле перед бледным и мокрым призраком утопленника, таким большим, что казалось, он заполняет собою все. Зубы будто нарисовал ребенок: неровная линия кое-как понатыканных хищных белых треугольных клыков.