Франк Тилье - Шарко

– А где тут использование человеческой крови?

Ящер покачал головой:

– О нет, нет. Такого больше не бывает, это из области фантастики. Городская легенда, если хотите. Вы же не верите, что своими имплантированными зубами они вцепятся в горло бедной юной девственницы? Да и девственниц сегодня почти не водится, они встречаются еще реже, чем вампиры!

Он издал странный смешок – что-то вроде змеиного посвиста, – убирая клыки на место. Когда он повернулся, Николя надвинулся на него:

– Ты держишь нас за полных идиотов. Даем тебе десять секунд, чтобы забыть свой торговый треп и выдать на-гора то, что нас интересует, иначе мы ухватим тебя за язык и немедленно оттащим, куда надо.

Ящер пошел на попятную. Николя увидел, как раздвоенный кончик его «наращивания» исчез за губами, а выражение лица изменилось.

– Послушайте, я…

– Пять секунд.

Тот направился к стойке, взял листок и написал на нем имя.

– Настоящие vampyres , те, которые пишутся через «у» и которых вы, похоже, ищете, ко мне не приходят, как я уже сказал. Им на фиг не нужны ни клыки, ни линзы. Я не знаю ни их, ни кто они. Можете трясти меня хоть до морковкиного заговенья, проверьте мою клиентскую базу, ничего вам не вытрясти. Эти типы всегда в тени. Когда много солнца, они исчезают.

Он протянул клочок бумаги Николя:

– Я ничем не могу вам помочь, но поговорите с Петером Фурмантелем. Вы копы, если мозги при вас, адрес найдете. Парень – журналист, он написал кучу книг об эзотерике. Лет пять-шесть назад в Штатах он решил поинтересоваться тамошними кругами сатанистов и вампиристов. Но это плохо кончилось: они напали на него в Нью-Йорке, сожгли ему лицо, чтобы неповадно было нос совать.

– Когда ты говоришь «они», ты имеешь в виду vampyres ?

– Собственной персоной. Фурмантель провел больше трех месяцев в больнице, прежде чем вернуться во Францию. Должен предупредить: смотреть на него не кайф.

Николя сунул бумажку в карман:

– На тебя тоже смотреть не кайф. Вот тебе совет: смени прикид.

Перонна разворачивалась хороводом домов из красного кирпича, затерянных среди картофельных полей, под взмахом крыльев автострады А1. Люси направлялась по адресу, указанному в ее навигаторе. Перед отъездом она позвонила туда и узнала от матери, которая жила со своей дочерью, что Кароль Муртье парализована, и не из-за падения черепицы, а после другого драматического происшествия: она поехала по встречной полосе автострады. Еще один бессмысленный поступок, подобный тому, что совершил аквалангист или рабочий, упавший со скалы. В сущности, по словам его жены, с которой Люси переговорила двумя часами раньше, мужчина с отрезанной рукой после несчастного случая стал бросать вызов смерти, пока с ней не встретился.

У той, кто открыла дверь Люси, лицо было серым, как небо севера. Генриетта Муртье.

– Заходите.

Обстановка была простой: бело-черный, как коровья шкура, кафель, мебель под старину. Люси почувствовала вибрацию своего мобильника, взглянула: Шарко.

– Туда, пожалуйста, – бросила мать.

Из вежливости Люси не стала отвечать на звонок и прошла в гостиную. Кароль сидела в инвалидном кресле с накинутым на колени пледом. Женщина – на сегодняшний день ей было тридцать семь, но она казалась лет на десять старше – улыбнулась гостье:

– Проходите, садитесь, прошу вас. Мама, принесешь мадам кофе?

Люси пристроилась на краешек дивана.

– Мать сказала, что вы из полиции? И ведете следствие об исчезнувших людях? Это действительно ужасно, по всем каналам только о них и говорят.

Люси пустилась в объяснения, которые оставили ее собеседницу совершенно безразличной, и показала фотографию Вилли Кулома.

– Наше расследование касается и его тоже, это Вилли Кулом. Думаю, он приезжал к вам задать несколько вопросов?

– Нет. Никогда его не видела.

– Вы уверены? Может, вы разговаривали по телефону?

Кароль Муртье покачала головой. Вдова рабочего, упавшего со скалы, сказала то же самое: она не знала Вилли Кулома. Значит, молодой человек ездил только в Брест.

– Мы нашли у него странную фотографию, – продолжила Люси. – Внизу написаны сведения о вашем первом несчастном случае, там же упомянуты еще два. Даты, места и обстоятельства происшествий – все разные. И однако, выясняется нечто общее: через несколько недель, иногда через несколько месяцев после трагедии жизнь жертв переменилась. Они стали совершать бессмысленные поступки, которые привели к новым несчастным случаям или к…

– Смерти, – вздохнула Кароль. – Я полагаю, вы хотите узнать, как это началось? Как я перестала испытывать страх?

Значит, она, как и аквалангист, больше не чувствовала страха. Люси пригубила кофе. Мать вышла, тщательно прикрыв за собой дверь гостиной.

– Да. Расскажите мне, как произошла эта… перемена.

– Я работала уборщицей в детском саду. День был как любой другой, ни лучше ни хуже. Закончив, я всегда шла домой одной и той же дорогой через парк. В тот раз откуда-то выскочил мужчина, приставил нож к моему горлу и потребовал сумку. Я очень хорошо помню, что он сказал: «Отдай сумку или порежу!» Но я только крепче в нее вцепилась. Я даже не закричала, нет, я не знаю, как вам объяснить, я… я не чувствовала ничего. Моя реакция выбила его из колеи, и, когда он увидел, что я не уступлю, он убежал. Вот… вот так это и началось. Когда я перестала чувствовать страх.

– Это произошло до или после случая с черепицей?

– Позже, намного позже. Я бы сказала… месяцев через пять-шесть.

Люси записала в блокнот точную дату нападения.

– А происшествие с черепицей могло изменить ваше восприятие жизни?

– Вроде: «Мне выпал шанс спастись, теперь я по-другому смотрю на жизнь; она стала многоцветнее»? Вовсе нет, наоборот. Могу вам точно сказать: когда в вас попадает черепица, которая едва не раскалывает ваш череп надвое, вы злитесь на весь свет, на метеопрогноз, на козлов, которые клали черепицу. Вы не говорите себе: «Как мне повезло».

– Понимаю. Итак, вы перестали чувствовать страх в тот вечер, в парке…

– Сначала я решила, что сработал рефлекс, ну, храбрость или сопротивление. Я… гордилась собой, что заставила того типа убежать. Но то же самое произошло, когда мама шла прямо передо мной и поскользнулась. Я ничего не почувствовала. Ни паники, ни испуга, ни малейшего выброса адреналина. Я просто помогла ей подняться, как поднимают оброненную вещь. Вот тут я и сказала себе: что-то переменилось. Поначалу, когда я осознала, что меня ничто больше не пугает, я подумала, как это здорово. Само чувство просто исчезло из моей головы. Мне остался смех, грусть, гнев, все, что только можно представить, но не страх.

Люси подумала о картинах, написанных кровью, об их персонажах, беззаботных перед лицом опасности. Кароль Муртье указала подбородком на дымящуюся чашку: