Алистер Маклин - Марионетка [Кукла на цепи]

Лежа совершенно неподвижно, я чувствовал, что замерзаю, и боялся окоченеть окончательно. Ночной ветер на Зейдер-Зе был таким пронизывающим, что мог пробрать до костей даже в теплой одежде. К тому же я промок до нитки при вынужденном купании, а замораживающий ветер превратил меня, в леденящую глыбу, с той только разницей, что она неподвижна, а меня непрерывно била дрожь, как человека, заболевшего болотной лихорадкой. Единственным утешением была мысль, что если пойдет дождь, хуже мне не будет.

Одеревеневшими от холода пальцами, которые совершенно не слушались меня, я расстегнул молнию обоих карманов куртки, достал из футляров пистолет и обоймы, перезарядил его и спрятал под брезентовой курткой. Туда же сунул и правую руку, решив, что если указательный палец закоченеет, то не смогу нажать на курок. Но рука мерзла еще сильнее, и пришлось вытащить ее из-под куртки.

Огни Амстердама остались далеко позади, и мы вышли на просторы залива Зейдер-Зе. Баржа шла тем же курсом, которым накануне входила в гавань «Марианна». Описав широкую дугу, она прошла сорсем близко к двум буям, и, как мне показалось, взяла курс на третий буй, находящийся впереди примерно в четырехстах ярдах от нас. Я ни минуты не сомневался, что шкипер делает это вполне сознательно. Двигатель сбросил обороты, и баржа уменьшила скорость. Из каюты на палубу вышли двое мужчин. Это были первые члены экипажа, появившиеся на палубе с тех пор, как мы вышли в море. Я заерзал на крыше, пытаясь получше рассмотреть их. Когда они направились в противоположную сторону, на корму, повернулся на бок.

Один из них нес железный брус, к концам которого были привязаны канаты. Став по обе стороны кормы с самого края, они ослабили канаты, и брус опустился почти до самой воды. Я отвернулся и посмотрел на нос. Баржа шла очень медленно и находилась ярдах в двадцати от буя. Видимо, она должна была пройти футах в двадцати от него. Из рубки послышалась отрывистая команда и, снова посмотрев на корму, я увидел, что оба мужчины начали отпускать канаты, и один из них что-то отсчитывал. Что — можно было легко отгадать. В темноте мне ничего не было видно,

но я решил, что на канатах должны быть завязаны узлы, по которым моряки могли бы удержать брус в горизонтальном положении. Когда баржа поравнялась с буем, один матрос что-то сказал другому, и они начали медленно выбирать канаты на палубу. Я уже знал, что произойдет, но продолжал внимательно наблюдать за ними. Из воды выскочил цилиндрический буй двух футов длиной, потом — якорь с четырьмя лапами, одна из которых зацепилась за металлический брус. К якорю был прикреплен трос. Подняв на палубу буй, якорь и брус, моряки начали тянуть якорный трос, пока из воды не показался какой-то предмет. Эго был серый металлический ящик длиной около восемнадцати дюймов и двенадцать шириной. Моряки сразу же унесли его в каюту, а буй с якорем бросили обратно в воду. Баржа уже шла полным ходом, оставив буй далеко позади. Операция была проделана моряками быстро и умело. Видно, они уже наловчились выполнять ее.

Время шло, а я испытывал только боль и пронизывающий холод. Мне казалось, что промокнуть и промерзнуть сильнее невозможно, но когда около трех утра небо опять потемнело и пошел дождь, я понял, что заблуждался. Дождь никогда еще не казался мне таким холодным. К этому времени те остатки тепла, которые еще сохранились в моем теле, постепенно высушили майку и свитер, так как брезентовая куртка служила хоть какой-то защитой от дождя, но от пояса до пят одежда оставалась мокрой. Надежда была лишь на то, что когда настанет время покинуть крышу рубки и снова нырнуть в воду, у меня не будет судороги, и я не пойду ко дну.

Небо просветлело. Начинался рассвет. К югу и востоку от нас виднелись неясные, размазанные контуры суши, но вскоре небо потемнело, и я уже ничего не видел, до тех пор пока на востоке не забрезжила заря. Я снова увидел землю и пришел к заключению, что мы приближаемся к северному побережью острова Хайлер. Баржа повернула на юго-восток, затем на юг и направилась к маленькой гавани.

Никогда не подозревал, что эти поклятые баржи такие тихоходные. Когда я смотрел на берега острова Хайлер, мне казалось, что баржа совершенно неподвижна. Самым неприятным для меня было появиться в гавани средь бела дня в таком жалком виде

и вызвать неизбежные комментарии портовых зевак по поводу того, что один эксцентричный член экипажа вместо того, чтобы провести ночь в теплой каюте, мок и мерз на крыше рубки.

При мысли о теплой каюте мне стало так жаль себя, что я тут же постарался выбросить ее из головы. Вдали над заливом Зейдер-Зе показалось солнце, но оно не согревало меня и не могло просушить промокшую одежду. Вскоре на солнце наползла низкая туча, и снова полил ледяной косой дождь, от которого моя кровь окончательно застыла в жилах и, казалось, перестала циркулировать. Но я не только не расстроился, а пожалуй, даже обрадовался, потому что снова наступила темнота: в такое дождливое и хмурое утро все зеваки предпочтут сидеть по домам, а не болтаться по улицам.

Наше путешествие подходило к концу. Дождь стал таким сильным, что больно хлестал меня по незащищенному лицу и рукам, с шипением падая в воду. Видимость снизилась до двухсот ярдов, и хотя навигационные знаки, к которым подходила баржа, были видны, входа в порт я так и не разглядел.

Вложив пистолет в футляр, сунул его в кобуру, хотя безопаснее было бы держать его в кармане куртки. Теперь' лучше оставить куртку на барже. До берега, вероятно, недалеко, а к тому же я так промерз и ослаб после перипетий этой долгой ночи, что куртка только затруднит мой заплыв, который должен быть рекордным, и помешает добраться до берега. Что будет со мной дальше? Доплыву или пойду ко дну? По своей беспечности я забыл взять одну пустяковую вещь — надувной спасательный жилет.

Я кое-как стянул с себя куртку и плотно свернул ее. Ветер показался мне еще более ледяным, но теперь уже было не до ветра. Я пробрался по крыше рубки, соскользнул по трапу, пролез под открытыми окнами каюты, посмотрел на нос баржи (что было излишней предосторожностью, так как ни один находящийся в здравом уме человек не вышел бы на палубу без особой надобности). Потом бросил куртку в воду, перелез через ограждение на корме, спустился на вытянутых руках в воду, посмотрел, нет ли поблизости кого-нибудь из экипажа, и отпустил руки.

В море было теплее, чем на крыше рубки, и это прибавило мне сил, потому что усталость и слабость

начали внушать мне безотчетный страх. Надо было подождать в воде, пока баржа не войдет в порт или пока она не исчезнет в тумане дождя, но времени на это уже не оставалось. Моей главной и единственной заботой в эти минуты было остаться в живых, -и я, насколько мог, быстро поплыл за удаляющейся кормой баржи.