Алистер Маклин - Марионетка [Кукла на цепи]

Последствия этой невыносимой пытки прошли быстрее, чем я ожидал, но, конечно, не совсем. Боль в голове и ушах и болезненное ощущение во всем теле еще долго не покидали меня. И все же последствия шока медленно отступали, хотя мне потребовалась целая минута, чтобы осознать: если Гудбоди и Жак сейчас вернутся и застанут меня сидящим у стены с блаженным, как у идиота, выражением лица, то полумерами они уже не ограничатся. Я быстро посмотрел на стеклянную дверь и удивленных лиц не увидел.

Вытянувшись на полу, я снова стал кататься с боку на бок. Я опередил события едва ли на 10 секунд: при третьем или четвертом рывке в сторону двери я увидел за стеклом Гудбоди и Жака. Я стал дергаться еще резче, я выгибал тело дугой, бился в конвульсиях. Я страдал, пожалуй, не меньше, чем во время пытки... После каждого переворота в сторону двери я демонстрировал им свое искаженное страданием лицо и то вытаращенные, то зажмуренные в муке глаза. И мне кажется, что мое блестящее от пота лицо и кровь, стекающая из прокушенной губы на подбородок, а также кровь, сочившаяся из нанесенных Марселем ран, были весьма впечатляющим зрелищем. Гудбоди и Жак улыбались во весь рот, хотя выражение лица Жака не шло ни в какое сравнение с добродушной миной преподобного Гудбоди.

Я еще раз эффектно подбросил свое тело, и оно так высоко взвилось в воздухе, что я едва не вывихнул руку, упав на пол. Потом, решив, что всему есть предел, я напоследок сделал еще один особенно впечатляющий бросок, забился в конвульсиях и постепенно затих на полу.

Гудбоди и Жак вошли в комнату. Гудбоди выключил усилитель, но, видимо, вспомнив, что хотел довести меня не только до потери сознания, но и до безумия, снова включил его. Но тут Жак, возможно, сказал ему, что если я умру прежде, чем они введут наркотик, то при вскрытии причина смерти может показаться неубедительной. Потом Жак обошел комнату и остановил качающиеся маятники.

— Развяжи ему руки,— приказал Гудбоди,— не нужно, чтобы на них остались следы веревок, когда его выудят из канала. И сними наушники. Я с ним...— Гудбоди кивнул в сторону Джорджа Лемэя.— Ты сам знаешь, что с ним делать.— Он вздохнул.— Боже! Жизнь — лишь блуждающая тень...

Затем оба подошли посмотреть на меня. Для проверки Жак пнул меня ногой в ребра, но я был готов к этому и не отреагировал... Жаку потребовалось всего 10 секунд на то, чтобы освободить мне руки, но когда он снимал наушники, мне показалось, что он содрал всю оставшуюся кожу с моего лица, слишком уж небрежно он относился к клейкой лейте.

Напевая псалом «Будь со мной, Господи!», преподобный вышел из комнаты. Я еще никогда в жизни не слышал более одухотворенного исполнения. Да, Гудбоди нельзя было отказать в том, что он умел подбирать песнопения, соответствующие ситуации.

Жак подошел к стоящему в углу ящику, достал из него несколько гирь для часов, продел через их ушки прорезиненный кабель и обвязал им труп Джорджа, как поясом. Он выволок Джорджа в коридор, и я услышал, как каблуки покойного царапают пол. Жак тащил труп к двери замка.

Я встал, согнул руки для того, чтобы размять их, и пошел за ним.

Приблизившись к двери, я услышал шум мотора — Гудбоди заводил «мерседес». Я осторожно выглянул из-за двери. Жак стоял у открытого окна и махал рукой, провожая Гудбоди. Рядом с ним на полу лежал труп Джорджа.

Жак отвернулся от окна, чтобы снова приняться за Джорджа и совершить с умершим последний ритуал, но оцепенел, словно его неожиданно поразил шок. Нас разделяло всего 5 футов, и по его помертвевшему лицу я понял, что он прочел в моих глазах. Он прочел в них, что дорога убийств, по которой он весело шагал много лет, внезапно подошла к концу и что для него все кончено.

В следующее мгновенье он, словно очнувшись, схватился за пистолет, но опоздал, может быть, впервые в жизни. И эти несколько секунд оцепенения решили его судьбу. Я ударил его под ребра и, когда он согнулся пополам от боли, вырвал пистолет из его вялой руки, изо всех сил ударил его рукояткой в висок. Он потерял сознание, хотя еще стоял на ногах, качнулся, наткнулся на подоконник, начал падать назад и вывалился в открытое окно. Я стоял, не двигаясь, и смотрел, как он падал, словно в замедленной съемке, и только когда услышал плеск воды во рву, подошел к окну и выглянул. Вода расходилась кругами, ударяясь о берег и стены замка, а из рва поднимались пузырьки воздуха. Я посмотрел влево и увидел «мерседес», который выезжал из ворот замка. Я подумал о том, что Гудбоди, наверное, уже подошел к четвертому куплету псалма.

Не потрудившись прикрыть за собой дверь, я спустился вниз. На секунду остановился на лестнице, переброшенной через ров, и снова посмотрел в воду. Пузырьки поднимались все реже и реже и, наконец, совсем исчезли.

Я сидел в «опеле» и, разглядывая свой отобранный у Жака пистолет, размышлял над тем, почему мои недоброжелатели с легкостью отбирают его у меня, стоит им только пожелать этого. Эта неприятная мысль подсказала мне логичный выход: целесообразно иметь еще один пистолет.

Достав из-под сиденья машины сумочку мисс Лемэй, я вынул из нее маленький «лилипут», который когда-то подарил ей. Приподняв левую брючину, я сунул пистолет в носок стволом вниз, подтянул носок и опустил брючину. Закрывая сумочку, я увидел в ней наручники и положил их в левый карман пиджака, надеясь на то, что они окажутся не на моих руках. Однако, находясь в Амстердаме, я столь часто подвергался риску, что размышлять о грозящей мне опасности было поздно: наручники лежали в левом кармане, а ключи — в правом.

Когда я въехал в старый район города, оставляя на шоссе размахивающих руками и посылающих вслед мне проклятия водителей, уже наступили ранние сумерки. Дождь почти прекратился, но ветер стал резче, и вода в каналах покрылась рябью.

Повернув на улицу, где находился склад, я увидел, что она совершенно безлюдна: ни машин, ни пешеходов, но из открытого окна на третьем этаже склада, облокотившись на подоконник, выглядывал какой-то грубоватый тип в рубашке. Он все время вертел головой и торчал там явно не для того, чтобы насладиться вечерней прохладой.

Я проехал мимо склада и, остановив машину рядом с телефонной будкой, позвонил де Граафу.

Куда вы делись? Что успели сделать? — закричал он.

Практически ничего, что могло бы заинтересовать вас...— никогда еще моя ложь не была столь наглой.— Но теперь можно и поговорить.

— Я вас слушаю.

— Не здесь. Не сейчас. Не по телефону. Можете ли вы и Ван Гельдер подъехать сейчас к складу Моргенстерна и Моггенталера?

— И там вы, наконец, заговорите?

— Обещаю.

— Мы немедленно выезжаем!— мрачно сказал де Грааф.

— Одну минуту! Приезжайте в обычной машине и оставьте ее в конце улицы. Из окна следит их человек.