Джеральд Сеймур - Красная лисица

— Не вступай в разговор.

— А что, если со мной заговорят? — спросил Харрисон, заикаясь. Напряжение, исходившее от юноши, было заразительным.

— Если будет нужно, я сам с ним поговорю... Смотри, если ты что–то задумал, я убью тебя.

— Я знаю, Джанкарло.

Возможно, но только если представится случай. Ты ведь знаешь ответ, Джеффри. Он нажал на тормоз, когда кабина пункта сбора дорожной пошлины замаячила перед ним. Почти отвернувшись, он протянул банкноту в окошечко.

— Grazie.

Этот голос испугал Харрисона. Снова контакт с реальной и непрекращающейся жизнью, с чем–то ясным и знакомым. Его взгляд последовал за рукой, он не увидел лица. Оно не появилось в поле его зрения он видел только руку, темную, покрытую волосами, с грязной, запачканной жиром ладонью. Эта рука приняла у него деньги и исчезла, а потом появилась снова с горстью монет в ладони. Такого случая больше не представится. В бок ему упирался пистолет, а человек даже не видел их лиц. Голос за его спиной был пронзительным:

— Una staxione de servizio, per benzina?

— Cinquen cento metri.

— Grazie.

— Prego. [9] — Далеко до заправочной станции? — Пятьсот метров. — Спасибо. — Пожалуйста.

Шлагбаум подняли, Харрисон включил мотор. Может, ему надо было что–то предпринять? Но дуло пистолета по-прежнему давило на него, царапало кожу. Для тех, кто не знает, что это такое, все нормально. Пусть бы они посидели здесь, на его месте, и нашли собственный ответ на вопрос о том, что такое трусость.

Через несколько минут впереди загорелись огни бензозаправочной станции, мешаясь с лучами восходящего солнца.

— Ты точно следуешь моим инструкциям.

— Да, Джанкарло.

— Поезжай к дальней колонке.

В том месте, где было потемнее от заслонявшего солнце здания, Харрисон остановился. Джанкарло ждал до тех пор, пока он не нажал на ручной тормоз, переведя машину на нейтральный ход, прежде чем выдернуть ключи зажигания. Потом резко распахнул дверцу со своей стороны, захлопнул ее и затрусил вокруг машины, пока не оказался у дверцы со стороны Харрисона. Он приспустил свой анорак на талию и закутался в него с невинным видом, не вызывающим никаких подозрений.

Харрисон увидел человека в синем комбинезоне, неспеша шедшего навстречу машине.

— Venti mila lire di benzina, per favore.

— Si. [10] — Бензина на 20 тысяч лир, пожалуйста. — Хорошо.

Заглянет ли он в машину, заставит ли любопытство, взлелеянное долгими часами одиночества, отвернуться от юноши, стоящего рядом с дверцей водителя, и поинтересоваться тем, кто сидит в машине? Теперь как раз наступает спасительный момент, Джеффри. Теперь, только теперь, не жди следующего случая.

Как?

Распахни дверцу, врежь ею по телу Джанкарло. Ты собьешь его с ног, он упадет, поскользнется. На сколько ты выведешь его из строя? Этого будет достаточно для того, чтобы убежать. Наверняка? Ну, не наверняка. Но это шанс. А как далеко ты успеешь убежать, прежде чем он снова окажется на ногах? На пять метров? Потом он выстрелит. И не промахнется, нет, этот малый не промахнется... А кто здесь есть еще, кроме полусонного идиота с закрытыми глазами?

Джанкарло передал человеку деньги и подождал, пока он отойдет. Потом зашипел в окно машины:

— Я сейчас обойду машину. Если ты двинешься, буду стрелять. Сквозь стекло, это не препятствие. Не двигайся, Аррисон.

Джеффри Харрисон почувствовал, как по его коленям и голеням, растекается страшная слабость, захватывая и желудок. Он смочил языком губы. Ты бы уже был мертв, Джеффри, если бы попытался что–то сделать. И ты это знаешь. Разве нет?

Ему казалось, что он это знает. Казалось, что он ведет себя разумно, как умный человек, ответственность которого подпитывается образованием и опытом. Не упустил ли он единственный шанс?

Когда они миновали монастырь на Монте Кассино, Джанкарло приказал Харрисону свернуть с автострады. Они быстро проехали маленький городишко, похожий на безликий кроличий садок, и направились на север. Миновали мрачное кладбище времен войны, где были похоронены немецкие солдаты, павшие в боях задолго до рождения Джанкарло и Харрисона. Вскоре машина затерялась среди изгородей из дрока, покрытых ярко-желтыми цветами. Конечно, сюда могли забрести пастухи, присматривавшие за стадами коз, но, по мнению Джанкарло, можно было рискнуть. Наконец, они могли отдохнуть среди травы, буйного чертополоха и кустов на склонах холма. Рим лежал на расстоянии ста двадцати пяти километров. Они проделали большой путь и хорошо развлеклись.

Когда машина остановилась, Джанкарло стал действовать стремительно.

С гибким шнуром, который он нашел в отделении для перчаток, в одной руке, и пистолетом — в другой он последовал за Харрисоном между кустами дрока. Он велел ему опуститься на землю, беззлобно толкнув в живот, потом, встав на колени и держа пистолет между ног, связал его руки за спиной. Потом то же самое проделал с ногами, туго стянув их шнуром в щиколотках. Для верности завязав узел, он отошел на несколько шагов и шумно помочился в траву. С запозданием спохватился, что не предоставил этой привилегии англичанину, но пожал плечами и выбросил это из головы. Он не испытывал к своему узнику никаких чувств. Этот человек был только средством, которое поможет ему приблизиться к его Франке.

Глаза Харрисона уже были закрыты, дыхание стало глубоким и ровным, потому что он заснул. Джанкарло наблюдал, как медленно поднимались и опадали его плечи. Он положил пистолет на траву и погладил пряжку на поясе, а потом эластичную подкладку на поясе трусов. Франка. Дорогая, сладостная, прекрасная Франка. Я иду, Франка. Мы будем вместе, всегда вместе, Франка, и ты будешь меня любить за то, что я сделал для тебя. Люби меня, моя прекрасная. Люби меня.

Джанкарло опустился на траву. Солнце играло на его лице. Подул легкий ветерок. Было слышно, как в траве гудят насекомые, а в кустах поют птицы. P38 был под рукой, и юноша был предельно спокоен.

Спящий Джанкарло выглядел совсем ребенком, измученным, усталым, с издерганными нервами. Он свернулся калачиком. Его подлинный возраст выдавала только чрезмерная худоба. Левая рука закрывала лицо от поднимающегося солнца, а правая зарылась в траву. Пальцы затерялись в листьях и стеблях, по-прежнему твердо сжимая рукоять P38.

Он видел сны.

Он грезил об успехе, о подвигах. В его лихорадочном мозгу толпились картины триумфа. Мужчины в синих «фиатах», несущиеся со своим эскортом к общественным зданиям столицы, прокладывающие путь сквозь лавины камер и микрофонов с гневными словами на устах. Комнаты, синие от густого дыма и споров, где все разговоры о Джанкарло Баттистини и Франке Тантардини и НАП. В воздухе — кризис. Кризис, зародыш хаоса. Кризис, посеянный и зачатый семенем маленького лисенка. Перед государственными мужами уже разложены бумага и перья приготовленные помощниками. Официальные печати с орлами будут всей тяжестью давить на каракули подписей... Будет отдан приказ, освобождена Франка, вырвана из рук врага рукой ее возлюбленного. Такой приказ будет отдан, в сонном и беспокойном мозгу Джанкарло это не вызывало сомнений. Потому что он сделал так много... он зашел так далеко.