Ирина Лобусова - Подземелье призраков Аккермана

Окна комнаты убитого турка были темны. Таня подумала, что там либо никто не живет, либо обитатели пока отсутствуют, что в любом случае было ей только на руку.

О зверском убийстве в районе портовых притонов в газетах не было ни единого слова. И в тот день, и несколько дней спустя Таня внимательно просматривала абсолютно все одесские газеты. Похоже, кто-то накрыл это убийство жесткой цензурой. Может, в этом были причины. А может, новая власть боялась появления в городе жутких слухов, которые могли вызвать настоящую панику. В любом случае, убийство, покрытое завесой молчания, давало серьезную почву для размышлений и было еще одним поводом нанести повторный визит на место преступления.

Тане было страшно. Чувствуя, как выскакивает из груди сердце, она поднялась на мусорный бак и ловко закинула веревку за край водосточной трубы, который (она приметила все это в прошлый раз) немного выступал за карнизом. На конце веревки была петля. Затянув ее, Таня укрепила веревку и стала подниматься вверх.

Вот и карниз. Она аккуратно попыталась встать на него, но нога поскользнулась. Пытаясь удержаться на этой хрупкой опоре, Таня до крови ободрала палец о камень стены и от боли закусила губу. Кровь никак не останавливалась. Зажав ладонь в кулак, Таня осторожно двинулась по карнизу и через несколько шагов достигла нужного окна.

Присев, она провела на стекле круг алмазной заточкой — эта металлическая палочка с алмазом на конце, воровской инструмент, осталась у нее со времен Шмаровоза. Обмотав руку тряпкой, осторожно, но сильно ударила в круг. Стекло практически беззвучно выпало. Дрожащими пальцами Таня открыла шпингалет, толкнула раму и обоими коленями влезла на подоконник.

В комнате никто не жил — она была абсолютно пуста. После жуткого убийства отсюда даже вынесли мебель. Оказавшись внутри, Таня зажгла масляный фонарь и осветила стены с голой штукатуркой, с которых содрали пропитанные кровью обои. На досках пола кое-где виднелись темные пятна — кровь отмыли не полностью.

Содранные обои облегчали задачу. Таня принялась пристально рассматривать стены, подсвечивая себе фонарем. В одном месте виднелось пыльное пятно, как от картины. Таня принялась ощупывать его пальцами, ковырнула алмазной заточкой — на пол посыпались куски штукатурки и появилась металлическая поверхность сейфа — такого точно, как в кабинете Тучи. Достав ключ, Таня без труда его открыла.

Сейф был пуст. Почти пуст. В верхнем отделении вообще ничего не было. В нижнем лежал лишь листок бумаги, согнутый в прямоугольник. Таня развернула его.

Это был план крепости. Вверху, над планом, было написано печатными буквами: «КРЕПОСТЬ АККЕРМАНА». На всем плане было лишь только два жирных креста, под которыми было подписано «ПОДЗЕМЕЛЬЕ».

А под самим планом, явно от руки, тем же карандашом были написаны странные слова «ХАБРАТЦ ХЭРСЕ ХЭОР БОХЕР». Больше на бумаге ничего не было.

Из тяжелого забытья Таню вырвал громкий стук в дверь. Она взглянула на висящие на стенке часы — половина седьмого утра. Давно рассвело, и сквозь неплотно задвинутые шторы на пол падали полоски яркого солнечного света.

Таня вернулась домой около четырех часов утра. Возвращение из комнаты убитого турка прошло без приключений. На ее пути не встретилась ни одна живая душа — к ней привыкли и даже потеряли интерес бродячие собаки и кошки. Дома Таня не сразу легла спать. Она еще долго рассматривала план крепости, пытаясь понять, что означают эти странные слова и на каком они написаны языке. Но ничего подходящего не приходило ей в голову.

Человек, который писал эти слова, явно нервничал и спешил. Рука его заметно дрожала, а буквы наскакивали одна на другую. Некоторые (особенно первые, в том числе и заглавная) были более четкими. А другие — блеклыми, смазанными, цепляющимися одна за одну. Создавалось впечатление, что писавший очень спешил и старался поскорее все это записать, как будто у него не было времени. Все это казалось странным — особенно по сравнению с четкостью, с которой было выписано название «Крепость Аккермана». И «Подземелье». Эти буквы были ровными, четкими, жирными. На карандаш надавливали туго, словно старались особенно их подчеркнуть. Ничего общего с надписью внизу.

Может, эти записи сделали разные люди? Но нет. Похожие завитки букв, закорючки, наклоны показывали, что эту надпись сделал один и тот же человек. Только вот человек этот находился, похоже, в очень разном душевном состоянии.

«ХАБРАТЦ ХЭРСЕ ХЭОР БОХЕР». Что за язык? Цыганский? Таня не имела ни малейшего представления. Буквы были написаны на русском. Но в русском языке таких слов не было. И что они означали — название, фразу? Почему они были написаны под планом крепости?

Опять загадка. Таня уже ощутила физически, что от этих загадок ей становится не по себе. С каждым шагом их все больше и больше, а до конечных целей все дальше и дальше — нет никакого следа ни Володи, ни ее семьи. Вместо этого — тонет на каждом шагу, как в тине. И снова на ум приходит Днестровский лиман. Таня вспомнила, что подоконник в комнате, где произошло убийство, был чисто вымыт. По всей видимости, кто-то пытался убрать в комнате — чтобы сдавать ее заново или чтобы уничтожить все следы преступления? Пол не отмыли, зато подоконник был чист. Опять-таки — сделано это специально или простая случайность?

Мучаясь неразрешенными вопросами, Таня легла в постель, погружаясь в тяжелое забытье. В этом забытье непонятные слова горели адским пламенем, а все вокруг заливали бурлящие реки крови.

Из этого царства кошмара Таню вырвал громкий стук в дверь. Звук, в котором не было никаких кошмаров.

Впрочем, только до того момента, как Таня шла к двери. На пороге стоял перепуганный, взъерошенный Туча. Лицо его было таким страшным, что Тане даже показалось, что он похудел.

— Тикай отсюдова! — Туча сделал трагические глаза. — Тикай, кому говорю! Бо шкуру так намотают, вовек не сыщешь!

Таня, в полном недоумении, затащила Тучу в комнату, крепко заперев дверь, — не столько от собственного страха, сколько от того выражения ужаса, которое застыло на всегда лоснящемся, спокойном лице Тучи. Это выражение Таня не могла ни понять, ни объяснить.

— Тикай, кому говорю, — успокоенный этим демонстративным запиранием замка, Туча несколько сбавил тон, но все равно в глазах его застыло выражение, которое не нравилось Тане категорически. Ей было очень жаль друга, хотя она не понимала, что происходит.