Жан-Кристоф Гранже - Присягнувшие Тьме [Литрес]

– Ты хочешь сказать, что я убегаю от полицейских?

– Может быть, ты бежишь от правды.

– У меня нет впечатления, что где-то мелькнула истина, и я ничем не смогу помочь.

– Значит, ты не хочешь знать, кто убил твою мать?

– Ты же этим занимаешься, не правда ли?

Чем справедливее были ее ответы, тем сильнее во мне поднималось раздражение. У нее на лице застыла усмешка, и оно показалось мне некрасивым. Две горькие складки пролегли по щекам, делая ее жестче и старше.

– Ты действительно маленькая глупая студентка.

– Очень мило.

– У тебя нет никакого представления о том, что происходит на самом деле?

– Благодаря тебе. Ты мне не сказал и четверти того, что знаешь.

– Для твоей же пользы! Мы все стараемся тебя защитить! – Я ударил себя по лбу. – У тебя что, в голове ничего нет?

Она больше не усмехалась. Щеки у нее покраснели. Она открыла было рот, чтобы ответить мне в том же тоне, но внезапно передумала и спросила тихим голосом:

– Ты, часом, не пытаешься меня охмурить?

Ее вопрос застал меня врасплох. Воцарилось молчание, потом я расхохотался:

– Но ведь мне это удается?

– Совсем неплохо.

Краков – это особый мир, со своим колоритом, огнями, со своими сочетаниями материалов. Некая вселенная, столь же логичная и характерная, как мир художника. Педантично точные тона Гогена, светотени Рембрандта… Мир в красках земли, грязи, кирпича, в котором опавшие листья, казалось, перекликались с кровавыми тонами кровель и почерневшими от въевшейся копоти стенами.

Манон взяла меня под руку. Мы шли молча, почти бежали. На Главной рыночной площади мы замедлили шаг рядом с желто-красными торговыми рядами «Сукеннице» – жемчужиной Ренессанса. Кружились голуби, шквалами налетал холодный ветер. В воздухе царило тревожное ожидание, готовое взорваться напряжение.

Я украдкой посматривал на профиль Манон. Под округло ниспадающей прядью волос изумительный, совершенной формы нос загадочным образом сохранял связь с детством. А также с миром моря. Маленький камешек, отполированный вековыми прибоями. И эти постоянно приподнятые в удивлении брови, казалось задающие вопросы миру, чтобы столкнуть его со своей правдой. Действительность говорила об этом слишком много или недостаточно…

Мы снова ускорили шаг. Я больше не обращал внимания на указатели, которые заметил накануне. Мы шли по улицам и аллеям наудачу. Здесь на нас могли напасть в любой момент, но я не беспокоился, потому что Манон могла выйти из монастыря, только если один или несколько ангелов-хранителей следовали за нами на значительном расстоянии. Я их не искал, но знал, что они здесь, присматривают за нами. Римский воротничок, накачанные мышцы…

Теперь мы разговаривали на ходу, словно хотели наверстать упущенное – потерянные по моей вине дни. Это возбуждение созвучно ускорившемуся бегу времени, потому что время остановилось. Последовательный ход минут для нас прекратился. Точнее, впечатление было такое, будто повторяется один и тот же момент, с каждым разом все более насыщенный, более глубокий. Словно элементарная частица достигла скорости света и начинала раздуваться, накапливать энергию, не в силах преодолеть световой барьер. Мы достигли этой крайней точки. Нараставшее в нас опьянение не давало нам перейти некую границу несказанного счастья. Манон забросала меня вопросами:

– Ты любишь детективные романы?

– Нет.

– Почему?

– Слова меркнут перед действительностью.

– А компьютерные игры?

Мое знакомство с подобными развлечениями ограничивалось приобщением к следственному делу дисков с ворованными программами, найденных у убитого гомосексуалиста. Благодаря этой ниточке мы смогли подобраться к его сообщнику-любовнику, оказавшемуся убийцей. Я сочинял ответ, который мне казался забавным.

– Ты куришь травку?

Каковы бы ни были вопросы Манон, я старался отвечать остроумно, легко и дружески. Я пытался не быть, как обычно, серьезным, но знал, что все усилия тщетны. Я не создан для беззаботности. Но Манон была жизнерадостна за двоих, и эта прогулка, казалось, развлекала ее больше, чем мое присутствие и все, что я мог сказать.

Мы остановились на вершине холма перед замком Вавель. Перед нами лежала Висла, темная, неподвижная река, ставшая жертвой своей полноводности. Было ощущение, что вам открылся тот природный материал, из которого был изваян весь город.

Спустились сумерки. Во всех городах бывает этот навевающий грусть момент, когда почти стемнело, а фонари еще не пришли на смену дневному свету. Таинственное время, когда мрак вступает в свои права, поглощая века цивилизации.

За рекой город погрузился во тьму. На стены легли серо-синие тени. Шоссе, тротуары приобрели легкий фиолетовый оттенок, а пятна снега загорелись в последних лучах солнца розоватым светом.

– Возвращаемся? – спросила Манон.

Я смотрел на нее, не отвечая. В ее глазах отражалось угасание дня, а сумрак делал ее еще более бледной. Она дрожала в своей парке, усеянной жемчужинами капелек. Мы сидели на скамейке. Поскольку я был неподвижен, она взяла мою руку, как маленькая девочка, притягивающая к себе свой мир и придающая ему форму по своему желанию.

– Иди ко мне.

Я противился.

Я думал о Манон Симонис, убитой своей матерью за то, что она была одержима. Об изнасилованной девочке, которая мучила животных и предпочитала обычным словам ругательства. О мертвом ребенке, который воскрес благодаря Богу или дьяволу. Вдруг все, что я узнал в Сартуи, куда-то отхлынуло. Помимо своей воли я привлек к себе Манон и крепко ее поцеловал.

Красновато-коричневый с золотистым отливом зал таверны, банкетки, обтянутые искусственной кожей, люстры из разноцветного стекла. На эстраде наяривающие на скрипках и ксилофоне цыгане. Это было единственное прибежище, которое мы нашли среди ночных улиц. Несмотря на гвалт, дым, запах прогорклого жира и алкоголя, мы чувствовали себя легко и совершенно уединенно. Мы были одни во всем мире. Эксклюзивное секретное свидание.

Между нами воцарилось полное согласие, необыкновенное сообщничество. Манон понимала меня с полуслова. Она совершенно особенно вскидывала подбородок и в ту же секунду произносила то, что я собирался сказать. Это слияние погрузило нас в бессознательное счастье, преодолев разницу в возрасте, в судьбах и недолгий срок нашего знакомства.

Проходили часы. Сменялись блюда. Глаза слезились от дыма. На десерт для полного удовольствия я закурил «кэмел» и, наконец, стал расспрашивать ее о прошлом.

Она немедленно напряглась:

– Ты пробуешь меня допросить с пристрастием?

– Нет, – ответил я, выпустив дым, который присоединился к облаку под потолком. – Просто хочу узнать, есть ли у тебя кто-нибудь.