Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

Как в театре: ушел Никитский, пришел лейтенант Чекунов.

— Лейтенант Чекунов прибыл по вашему распоряжению, товарищ подполковник.

— Не по моему, а по поземкинскому, — проворчал Смирнов. Не таясь милиционера, он пристраивал сбрую. — Сколько до леспромхоза?

— Пятьдесят семь километров. Вы, товарищ подполковник, что-нибудь поплотнее наденьте, продувать сильно будет, — порекомендовал Чекунов, который был в брезентовом рубище до пят.

— Пыль? — глянув на его наряд, спросил Смирнов.

— Ага, — подтвердил Чекунов. — Но я вас в коляску посажу, очки дам и пологом закрою.

Как знал — взял ее, американскую, линдлизовскую еще, кожаную куртку. Думал, что для рыбалки пригодится. Влез в нее, показался Чекунову:

— Ну как? Машинка не ощущается?

— Порядок. Только головной убор наденьте.

Слава Богу, не вернул Ромке вчерашнюю его каскетку. Посадил ее набекрень, спросил:

— Ну, как, Чекунов?

— Фильм «Там, где кончается асфальт!» — восхитился лейтенант.

— Тогда пошли, — предложил Смирнов и вспомнил, что надо сделать: — Зовут-то тебя как?

— Лейтенант Чекунов, — удивился лейтенант.

— По имени, по имени! Как мама с папой звали.

— Тогда Витя, — боязливо признался Чекунов.

— Школу милиции давно закончил?

Часто поморгав, Витя Чекунов подсчитал:

— Восемь месяцев как.

— Местный?

— Не-е. По распределению.

— Уже лучше, — непонятно прокомментировал Смирнов и скомандовал:

— Пошли.

…Пыль, прямо надо признать, была фантастическая. Мягкая-мягкая, мелкая-мелкая, цвета женской пудры «Само». Она покоилась на дороге, она лежала в предполагаемом кювете, она покрывала траву за кюветом, она сделала из праздничных в настоящей их жизни жарков одноцветный гербарий.

Но лейтенант Чекунов по имени Витя с ходу дал на «ИЖе» под сто, и мотоцикл помчался, уверенно обгоняя свою пыль. Трясло, конечно, и кидало, но терпеть было можно. Смирнов, привычный ко всему, даже задремывать стал в своей коляске. Вдруг его покой прервал трагический крик Чекунова:

— Пропали! Впереди — киношники!

Смирнов поднял глаза и сквозь мутноватые стекла мотоциклетных очков увидел далеко впереди чудовищных размеров пыльный гриб — один к одному атомный взрыв.

— Пропадем! — в панике заорал Смирнов.

— В любом случае надо обгонять, — решил Чекунов. — Они же еле ползут и растянулись на километр! Думают, так меньше наглотаются!

— Валяй в обгон! — с купеческими фиоритурами завопил Смирнов, и мотоцикл, еще поднабрав скоростенки, рванул вдоль колонны.

Арьергардом шел могучий трехостный «Лихтваген», подарок Советской армии, перед ним — закрытый со всех сторон фургон с желтой полосой поперек, это пиротехники, далее трехтонка с осветительной аппаратурой, закупоренной и даже с плотными занавесками на редких окнах камерваген — операторская группа берегла съемочную камеру и пленку пуще кощеевой смерти, легкомысленный ПАЗ старомодного тонвагена с болтающимся сзади автономным движком, львовский автобус со всеми, кто не ехал спецмашинами и, наконец, впереди — «Рафик» с самыми главными. Вся пыль была сзади, и поэтому «Рафик» шел с приоткрытыми окнами. Из переднего справа, рядом с водителем, выглядывал волосатый армянский локоть.

— Витя, обойди «Рафик» справа! — взмолился Смирнов.

Витя проскочил между автобусом и «Рафиком», по обочине пристроился рядом с начальством. Смирнов отстегнул полог, встал в коляске, держась за плечо Чекунова, и, поднеся ладонь к козырьку, загромыхал голосом маршала Гречко, принимающего парад на Красной площади:

— Здравствуйте, солдаты, офицеры и генералы! — и уже потише, так что слышал только Чекунов. — Газуй, Витя.

Мотоцикл рванул вперед и накрыл облаком пыли такой еще совсем недавно чистенький «Рафик». Столь праведен и силен был гнев режиссера-постановщика, что, несмотря на все увеличивающееся расстояние, до них донесся его жалобный и ненавистный вопль:

— Коптевская шпана! Мент недорезанный!

Смирнов ржал, как стоялый конь.

…Вокруг белой от пыли площади располагались «Сельпо», павильон «Вещи для повседневного спроса», поссовет под красным знаменем, контора леспромхоза с шикарной, золотом по бордовому, вывеской и, слава Богу, «Чайная» с милым таким деревянным крыльцом.

Посреди площади прогуливался атлетически сложенный, голый по пояс, но в модных расклешенных джинсах «Ливайс» молодец. Он, осторожно и растягивая удовольствие, замедленно ступал по теплой и мягчайшей пыли босыми ногами, испытывая от каждого шага величайшее наслаждение.

Не расстегивая куртки, Смирнов, на сколько мог, отряхнулся от пыли. Чекунов снял необъятный брезентовый балахон и оказался опрятным, чистым и хорошо отглаженным милиционером, который, только доставив старшего по чину до места назначения, позволил себе спросить:

— Что мы будем здесь делать, товарищ подполковник?

— А ничего, — ответил Смирнов, сморкаясь чем-то абсолютно черным в снежно-белый носовой платок. — Побродим, посмотрим, послушаем. Себя покажем, а, может, и кого нужного разглядим. Кстати, Витя, а где народонаселение?

— Бабы по дворам, мужики на работе, а тунеядцы от работы прячутся. К обеденному перерыву все тут соберутся, как на демонстрацию.

— А этот что? — кивнул Смирнов на принимающего пыльные ванны. — Может, из тех, кому Кабан инвалидность второй группы устроил?

Атлет будто почуял, что о нем идет речь. Поднял голову, внимательно осмотрел парочку на краю пыльного озера, невзирая на непрезентабельный наряд Смирнова, сразу же определил его за главного и обратился к нему:

— Кого ищешь, начальничек?

— Преступника, — ответил Смирнов.

— А тут все — преступники! — страшно обрадовался атлет. — Или тунеядцы. Бери первого попавшегося и дело с концом.

— Ты — первый попавшийся, — ответил Смирнов и Чекунову: — Витя, берем?

— В больших чинах, а шуток не понимаете, — уже взволнованно укорил атлет развеселившегося теперь Смирнова. — Я выразился фигурально, пошутил, можно сказать.

— Шути любя, но не люби шутя, — вдруг вспомнил глубокомысленную фразу из завлекательной игры его отрочества под названием «Флирт». Фразу эту Смирнов произнес, строго грозя указательным пальцем молодцу в пыли.

— Гляди ты! — удивился атлет. — В такую дыру московский бугор пожаловал!

— Чайная открыта? — спросил Смирнов.

— Открыта. А какой толк?

— Ну, хоть чаю-то дадут?

— Чаю-то дадут. На венике настоянный.

— А тебе «Липтон» подавай?

— Мне не чай нужен, — признался атлет.

— Тогда жди, — посоветовал Смирнов и ступил на крыльцо «Чайной». Прочитал меню, отпечатанное на синепишущей машинке, открыл было дверь, но вдруг опять вернулся к меню. К заключительной его части. Прочел вслух: — Калькулятор Духина В. П., бухгалтер Невинномысская О. О., директор Межаков В. Е. Уж не «Коммерция» ли?