Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

Смирнов устроился на диване и приказал Поземкину:

— Садись, капитан!

— Куда? — послушно спросил тот.

— Сюда! — Смирнов со страшной силой ударил ладонью по дивану рядом с собой. Взметнулось вверх округлое облако пыли. Смирнов внимательно проследил, как облако, осаживаясь, растворилось в атмосфере номера. Проследил до конца и сказал несколько растерянно: — Да-а, номер-люкс.

Поземкин сел рядом, а Олег спросил:

— Ты чем-то недоволен, Саня?

— Недоволен, — твердо выразил неудовольствие Смирнов. — Где песня про подполковника Смирнова?

— Претензии принимаю. Не успел. Одно оправдание — занят был перелопачиванием варева, официально именуемого сценарием.

— Я сейчас дам тебе по морде, — тихо предупредил писатель.

— Во-первых, я не позволю тебе сделать это: я сильнее и обученнее тебя, — небрежно начал Торопов. — А во-вторых, если ты скажешь, что этот сценарий ты писал искренне и серьезно, то я встану перед альтернативой: кто ты — бездарный кретин или бесстыдный лжец? Но в той или другой ипостаси ты окажешься гражданином, с которым я не то что драться — срать на одном поле не сяду.

Фурсов рванулся к Олегу, но был надежно перехвачен старым боксером Казаряном, который держал его крепко и шептал, шептал в ухо:

— Владик, зачем же дергаться? Он говорит, и ты говори. Поговорите, поговорите, устанете, и тут мы все вместе водочки и выпьем…

— Этот подлец мне Светку простить никак не может! — кричал Фурсов и делал вид, что вырывается.

— Московскую подстилку не к месту вспомнил, — отметил Олег.

— Она была твоей женой! А теперь она моя жена! — продолжал кричать писатель Фурсов. — Я отбил ее у тебя!

— Я пойду? — тихо попросился домой Поземкин.

— Да сейчас все это закончится, — успокоил его Смирнов.

Первым, как и предполагал Казарян, устал Олег.

— Ну, отбил и отбил. А самое главное, к папе прибился.

— Ты Дмитрия Федоровича не смеешь трогать! — еще в объятиях Казаряна сделал заявление Владислав и тут же обратился с просьбой к режиссеру-постановщику: — Отпустил бы ты меня, Рома!

— С ножом на людей кидаться не будешь? — поинтересовался Казарян. — Зубами Олегу глотку не перегрызешь? Говори, будешь или не будешь?

— Не буду, — решил Фурсов, и Казарян отпустил его с условием: — Помоги мне на стол накрыть.

Роман и Владислав мирно расставляли бутылки, консервные банки, банки стеклянные, а также тарелки, раскладывали ножи и вилки.

— Они, что — понарошку? — спросил у Смирнова Поземкин. Тихо опять же спросил.

— А у них все понарошку, — ответствовал Смирнов, но мысль развить не успел, потому что в номер впорхнула Жанна и с ходу возмутилась:

— Что это у вас на столе?! Опять общежитие ПТУ? Роман Суренович, вы же армянин, кавказский человек, для которого красивый стол — святыня!

Не прекращая монолога, в котором мужчины скрупулезно сравнивались с некими парнокопытными животными, Жанна ловко переместила маринованные огурцы и помидоры из стеклянных банок в тут же нашедшиеся в буфете салатницы, шпроты и кильки ровными рядами расположила по специальным тарелочкам, тонко нарезала колбасу и сыр. За пять минут завершив все дела, она еще раз озабоченно осмотрела стол и, гордясь, среди присутствующих мужчин, наконец, разглядела Поземкина. Приказала:

— Мужичок, давай-ка сбрось мундир. И так в компании милиционеров — пруд пруди.

— Вы — актриса? — покорно снимая китель, осведомился Поземкин.

— Весь мир — театр, все люди — актеры, — торжественно возгласила Жанна и добавила попроще: — А вообще-то, я — прислуга за все.

— Жанна, сходи Сеню и Тольку позови, — распорядился Казарян.

— Вот о чем я и говорю, — сказала Поземкину Жанна, а Казаряну сообщила: — Семен сейчас будет, а Толян, разобранный по кускам, отдыхает у себя в номере.

— Чего это он? — удивился Роман.

— Роковая страсть. Ревнует.

— Тебя, что ли?

— Ага.

— К кому, если не секрет?

— Как на духу — не знаю.

— А он — знает?

— Если бы знал, не пил, а отношения выяснял.

— Значит, как у Шекспира. Зверь ревности вообще.

— Ничего себе — «вообще»! — возмутилась Жанна. — Черненький Дездемону удавил вполне конкретно.

— Дездемона, сдавай! — зычно предложил Смирнов.

Жанна разлила по стаканам, и все уселись за стол. Казарян строго и предупреждающе осмотрев присутствующих, предложил тост, который весьма невнятно прозвучал вчерашним вечером:

— За мир и согласие!

— Чистый Брежнев, — отметил непьющий Олег Торопов, а остальные молча выпили.

Фурсов жевал, сосредоточенно обдумывая, что и как сказать. Думал, думал и додумался:

— На кой черт ты сидишь за столом, Олег? Пить — не пьешь, а подначками своими всем хорошее настроение портишь.

— Порчу настроение я только тебе, Владик, — лениво откликнулся Торопов, — а общаясь с другими, хорошими поддатыми людьми, я вроде бы тоже легкий кайф ловлю. Вот поэтому и сижу. Извини, инженер человеческих душ.

Даже Поземкин понял, что сейчас все качнется сначала, и, как мог, попытался занимательным рассказом притушить назревавший очередной скандал:

— А у нас в прошлом месяце директор леспромхоза курить бросил. Так теперь он каждый день совещания у себя в кабинете собирает, чтобы, значит, подчиненные курили, а он — нюхал. Тоже кайф ловит.

Рассказ всеми, за исключением Жанны, был воспринят благосклонно. Она же ворчливо констатировала:

— Ничего себе рассказики! Что у Олежки, что у мента. Быт и нравы мазохистов-онанистов.

— Надоели вы мне, — признался Олег и встал. — Неинтересные вы сегодня. Спать пойду, сил набираться, чтобы завтра яркими красками обрисовать образ столичного вора-соблазнителя. Адье, гусары!

— Ты не забыл, что песню про подполковника Смирнова должен сочинить? — напомнил Смирнов.

— Не забыл, — уверил Олег. — И еще одну сочиню, про совещания у некурящего директора.

Он двинулся к двери, но уйти не успел, в номер ворвался бешеный Никитский и тут же схватил его за грудки:

— Ну, ты — менестрель сраный, бард вонючий, все песенки поешь, все баб завлекаешь? Спой мне, верная старушка, значит? Ты им вечерами, а они тебе в твоем номере ночами песенки поют?

— Отпусти меня, пьяная скотина, — спокойно потребовал Олег.

— Я тебя убью! — заорал Толя Никитский, отпустил Олега, сел на стул и заплакал.

— Что бы это значило? — вяло поинтересовался Смирнов.

— Это, Александр Иванович, значит следующее, — начала повествование Жанна. — Известный советский оператор Анатолий Никитский считает, что он влюблен в меня. А каждый влюбленный должен ревновать. Теперь вот он с чьей-то подсказки решил, что я по ночам трахаюсь с Олегом у него в номере.

— А ты, действительно, трахаешься с Олегом? — заинтересованно спросил Смирнов.