Андрей Кивинов - Кошмар на улице Стачек

Соловец остался один на один с Зубром.

– Я ведь тебя, гад, в баре подставлю, свои же на перо посадят. Вот раскроем мы пару краж, а все стрелки на тебя сведем. Скажи без записи, где заточку взял, а мы простим, если криминал.

– В гробу я видал ваше прощение, – нагло ответил Зубр. – Ты, что, меня за сопливого держишь? Докажете – возьму на себя заточку, а на нет – и суда нет.

– Ладно, раз ты так. – Соловец подошел к шкафу и открыл створки.

Взору полупьяного Зубра предстал железный ящик, весь усыпанный лампочками и индикаторами и опутанный проводами, на котором красовалась сделанная фломастером надпись «Детектор лжи». На самом деле, это была панель от компьютера, привезенного года два назад для нужд угрозыска, но разобранного на детали местными радиолюбителями. Останки же многострадальной машины детский опер Волков прикрепил на железный ящик и использовал в качестве «детектора лжи» для раскола малолеток. А так как своего шкафа у Волкова не было, то хранил он сей агрегат в кабинете у шефа.

– Руки на стол! – скомандовал Соловец.

– Ты чего, начальник, задумал? – спросил оторопевший Зубр, но руки на стол все же положил.

– Сейчас увидишь, – зло ответил Соловец, вытаскивая из шкафа провода. Затем он подошел к Зубру, прилепил ему на руки и на лоб по присоске от детского пистолета с болтающимися проводами и включил прибор в розетку.

Зубр помаленьку трезвел. Такого в его жизни еще не было. Были дубинки, пресс-хаты, петушатники, собаки, подсадные, но такое он видел впервые. Соловец тем временем развернул бланк допроса и начал записывать.

– Фамилия, имя, отчество?

– Газонский Геннадий Петрович.

– Год и место издания?

– 1967, Питер.

Пока Соловец записывал данные, детектор безмолвствовал.

– Где взял заточку?

– Я же говорил. В баре нашел, у мойки.

Из шкафа раздался громкий треск, и лампочки прибора дружно замигали – Соловец ногой под столом нажал кнопку.

– Врешь, щусенок! Меня-то ты можешь обмануть, а вот технику – хрен. Сейчас составим протокол о применении детектора лжи, и отправишься ты у нас в ИВС, для начала на трое суток.

Зубр насторожился, но воровская привычка не колоться ни при каких обстоятельствах взяла верх.

– Ничего я не знаю. Сажайте, доказывайте – это ваши проблемы.

Детектор трещал и угрожал развалить старый милицейский шкаф. Соловец выдернул розетку, отлепил провода и, схватив Газонского за шиворот, потащил его в дежурную часть, где пинком под зад швырнул его в камеру и лязгнул замком.

– Пусть посидит, подумает, – сказал Соловец дежурному.

Юлий Михайлович Померанцев только что раскрыл свежий пузырек лосьона «Огуречный» и приготовился закусить, купленной с лотка корюшкой. Первый глоток был уже сделан, когда прозвенел телефон.

– Алло. – Юлий Михайлович с сожалением отставил рюмку. – Померанцев слушает. Да, дома. А где ж еще, если сюда звонишь? – Выслушав ответ, Померанцев произнес: «Буду», – и повесил трубку.

– Черт, как неудачно, – пожаловался он сам себе и, допив рюмку и закусив ее корюшкой, стал одеваться.

Померанцев работал ведущим инженером в одной солидной организации, имел скверный характер и склонность к алкоголю. Склонность эта довела его до того, что на работе его держали только за прошлые заслуги, а дома, кроме тахты и облезлого серванта, ничего не осталось. Участковый тоже стал проявлять к Померанцеву повышенный интерес в связи с тем, что Юлий Михайлович, напившись, имел обыкновение выходить на лестницу, барабанить в двери соседей и кричать: «Танки, танки идут!» или что-нибудь подобное.

В таком виде с ним и познакомился Кивинов, когда пришел на работу в отделение. В течение получаса Померанцев был завербован, получил звучный псевдоним «Кактусов», после чего стал сотрудничать с уголовным розыском. Полезной информации за пять лет от Кактусова практически получено не было, поэтому Кивинов использовал его как подсадного в камеру. В камере Кактусов тоже не проявлял особого энтузиазма – он просто сидел и слушал, да иногда через него задержанные передавали на волю записки или просьбы. Энтузиазм приходил к Померанцеву в конце квартала, когда он звонил Кивинову и требовал денег за напряженный труд. Именно ему и позвонил Кивинов, увидев сигнал Соловца, так как на тот момент свободных людей для подсадки у него не было.

Кактусов позвонился в двери уголовного розыска как раз в тот момент, когда Соловец вытаскивал оттуда Зубра.

– Вы к кому? – спросил Соловец для конспирации, так как знал, зачем вызван Померанцев. Юлий Михайлович молчал, уставившись на Соловца.

– К кому вы? – повторил Соловец. Пауза затягивалась.

– К другу по школьной скамье, – наконец выдавил из себя Померанцев, покачнувшись и указав на дверь Кивинова.

«Мудак», – подумал про себя Соловец, но вслух сказал: «Подождите», – и поволок Зубра в камеру.

Спустя пару часов Кивинов встретился с выпущенным из камеры Кактусовым у пивного ларька за отделением.

– Ну как?

– Все узнал. Самогона у него нет, – промычал Померанцев.

– Стой, при чем тут самогон? – не понял Кивинов. – Ты же про заточку должен был узнать.

Померанцев уставился на Андрея помутневшим взглядом.

– Ах, да, точно, вот, забыл совсем. Он просил передать. – Он достал из кармана разорванную пачку «Винстона», на которой каракулями Зубра было написано: «Хмель, меня колют на заточку. Скинь куртку. Зубр.»

– Маляву эту на Бульварный надо отнести, вот тут адрес, а на словах передать, чтобы Хмель ни на что не кололся.

Как только Кивинов уяснил смысл записки, он, Клубни-кин и Таранкин помчались к Хмелю, иначе говоря, Хмелеву Юрию, коллеге Зубра по пивбару. Он жил на Бульварном, но на территории другого отделения.

Зайдя в подъезд, провонявший мочой и кошками, опера поднялись на второй этаж и остановились перед вполне благопристойной дверью, никак не вязавшейся с образом Хмеля. На стук Таранкина ответом была мертвая тишина. Таранкин дернул ручку на себя и еле успел отскочить – за неимением ни петель, ни замков дверь просто вывалилась из проема.

Трехкомнатная хрущевка представляла собой поистине музейную редкость. Квартира Померанцева была Эрмитажем по сравнению с данным обиталищем. Полы в квартире Хмеля практически отсутствовали, они выгорели оттого, что хозяин, вероятно, жарил на них шашлык, о наличии стекол, обоев и мебели говорить вообще было бы несерьезно. На единственной кровати без матраса, прямо на пружинах, храпел в доску пьяный Хмель, которому, похоже, были абсолютно безразличны терзания Зубра в камере.

На общем собрании, проведенном тут же, опера решили не будить Хмеля, а просто обшмонать квартиру. Искать что-либо в ней было негде, но тем не менее во встроенном шкафу Клубникин нашел зеленую куртку, дохлую крысу и бутыль с остатками браги. Все. Скорее всего, это плюс одежда, что была на нем, и являлось единственным имуществом Хмеля. Забрав куртку и поставив на место дверь, оперативники покинули квартиру.