Жан-Кристоф Гранже - Конго Реквием

Лоик пошел дальше, не поблагодарив: наверняка мужик и сам работал на Микки. Он поднялся по улице д’Обервилье и, пройдя несколько сотен метров вдоль глухой стены, нашел приоткрытые ворота. Проскользнул внутрь, сменив зыбкий свет фонарей на тьму. Пересек паркинг, где выстроились тяжелогрузы, нашел лаз и выбрался на железнодорожные пути. Рельсы, балласт, брошенные вагоны.

План требовал немедленных действий, но Лоик чувствовал, как за этой неотложностью пульсирует дрожь возвращения к прошлому. Нарк остается нарком. Его первые переживания исчисляются в граммах. Воспоминания лечатся иглой. Сладострастие раба, который целиком отдается яду, поработившему его. Мрачное и возбуждающее отречение зависимого, который ждет только смерти в виде великой вспышки.

Он заметил строительные вагончики. От вони влажной глины, смешанной с дегтем и ржавчиной, щипало в носу. Какие-то бесплотные тени с улыбкой на губах и дозой в кармане устремлялись к своим норам, чтобы пустить ее гулять по венам. Строительный мусор, лужи, отбросы – все здесь обладало особой плотностью, нетленной массой: биологически неразложимые продукты общества, которое не могло рециркулировать свои отходы полностью. Никогда еще Лоик не чувствовал себя так хорошо.

Трейлер Микки узнать было нетрудно – в (относительно) лучшем состоянии, чем прочие, и свет там горел, в то время как в вагончиках рабочих уже спали, а фургончики проституток мягко раскачивались.

Он зашел без стука. Можно было ожидать, что внутри окажется цыганский развал или бардак берлоги, но кабинка была прибрана, как жилище мелкого бухгалтера, помешанного на цифрах. Дилер потягивал кофе и смотрел футбольный матч по лэптопу.

Подняв один глаз, он даже не вздрогнул и улыбнулся:

– Настоящая любовь никогда до конца не проходит.

– Заткнись, – ответил Лоик. – Мне нужна доза в тридцать граммов. Самый чистый, что у тебя есть, а еще сода и водяная трубка.

– Ты что, решил, что попал в супермаркет?

Микки – наверняка его имя было Мишель – развернулся в кресле на колесиках лицом к Лоику. Светлые волоски, уже собравшиеся в дальнюю дорогу, бледная физиономия, молочно-голубые глаза, дряблый рот. Все вместе напоминало куклу, слепленную из теста. Нарки прозвали его Волдырь, с тошнотворным намеком на панариций с гноем, который возникает вокруг ногтя.

– У тебя есть, что мне надо?

– Надо посмотреть.

Лоик бросил на стол три тысячи евро в сотенных банкнотах. Ему нравился этот жест. Ему нравился этот налик. Настоящая сцена из фильма.

– Ого, – протянул другой, выпрямляясь, с якобы шокированным видом. – Ты растерял хорошие манеры среди своих толстосумов. Бабки так не швыряют…

Лоик, упершись ладонями в стол, наклонился к нему:

– Ты мне все это достанешь, да или нет?

Микки, не отвечая, отъехал в кресле. С торчками у него был большой опыт. Лишнее ожидание – лишнее мучение, а значит, тем лучше для торга. Но с Лоиком он не знал, с какой ноги плясать. Был ли тот действительно в ломке? Или, наоборот, под мощным приходом кокса? Или же просто кайфовал от ощущения власти, которую дает бабло?

Барыга подозревал, что тот вооружен, – сам-то он был, но кому нужно устраивать бойню посреди мягкой зимней ночи.

– Что ты делаешь? – спросил Лоик, готовый взорваться.

Дилер только что взялся за мобильник.

– Проверяю запасы.

На самом деле Микки звонил своим подручным, которые трахались в каком-нибудь фургончике по соседству. Горели все тревожные лампочки, но Лоику хотелось сыграть на грани, до упора испытав судьбу.

Прошло несколько секунд, после чего он продолжил:

– Так у тебя есть товар?

– Сейчас будет.

И точно – именно в этот момент за спиной распахнулась дверь и его схватили два телохранителя. У него только хватило времени заметить странную деталь: один из них был настолько же высок, насколько другой мал. Гигант врезал ему кулаком в живот. Лоик сложился пополам, рот наполнился кислым. Времени сблевать не осталось: колено коротышки пришлось ему прямо в челюсть. Настоящий бальный номер современного танца.

Боль превратилась в свинцовый ком, удар – в черную дыру, ослепив его до мелькания звездочек где-то вдали, в самой глубине мозга. И однако, он напряг мускулы и отбросил обоих головорезов. Пистолет был уже у него в руке и направлен на Волдыря.

– Забыл, кто я, пидор? – бросил он, взводя свой девятимиллиметровый.

В вагончике все замерло, но Микки сохранил спокойствие. Он только примирительно махнул рукой своим церберам, как арбитр, разводящий по углам борцов на ринге.

– Твой отец умер, а брат в больнице, – прошипел он, не сводя глаз с Лоика. – Ты что думаешь, у меня телевизора нет? Если выстрелишь, загремишь на двадцать лет в каталажку, как любой козел. Ты теперь никто, Морван.

Он забрал со стола деньги – «оставайся с носом», – потом приказал двум скотам:

– Выбросьте отсюда это дерьмо.

Лоик сделал пистолетом круговое движение: первый, кто дернется, первым и получит. Том и Джерри заколебались.

– Я говорил не о моей семье, – бросил он, – а о моих бабках. Ты что, ушел из бизнеса? Три тысячи – это только закуска.

Микки вытянул шею над столом с заинтригованным видом:

– Чего тебе на самом деле надо?

– Личные документы, в том числе карточка с группой крови. Цену назначишь сам.

Дилер хлопнул в ладоши и расхохотался:

– Ни хрена себе, а Санта-Клаус-то в этом году явился пораньше!

Иногда в самом сердце кошмара вдруг распахиваешь глаза в надежде увидеть свет, жизнь, реальность. Сюрприз: стенами комнаты оказываются еще одни закрытые веки, и распахнуть их невозможно, а ужас повсюду, запертый вместе с тобой в клетку.

С морфином нечто подобное.

Когда ему казалось, что его разум выныривает из химической отключки и к нему наконец-то возвращается ясность сознания, он понимал, что сама эта мысль была иллюзией, фантазмом, порожденным наркотиком. За морфином стоял опять морфин с его размытым восприятием и переменчивой логикой.

Где Лоик? В сумерках больничной палаты Эрван продолжал задавать себе вопросы. Невозможно вспомнить, должен был брат зайти сегодня вечером или нет. Никаких причин для волнения: братец явится завтра, бодрячком, с новым для него выражением родственного участия на физиономии. Но Виар с пособниками все еще рыскал вокруг, а у него не было уверенности в душевном равновесии Лоика. После стольких лет уязвимости это внезапное превращение в железного человека могло таить в себе неминуемую депрессию или взрыв рассудка. Своего рода «декомпенсацию», как говорили в Вильжюифе…

На самом деле то, что его беспокоило, лежало куда глубже. В своих химических грезах Эрван беспрестанно прокручивал всю историю – тот лабиринт, где он так часто путался. Отныне все было закончено, но некая тень по-прежнему витала. Он снова видел строчки из своих тетрадей, перебирал факты, анализировал мотивы, и тревога только возрастала. Во-первых, потому, что алкалоид мешал строгости рассуждений. Во-вторых, потому, что он оставался неподвижным в кровати. А еще потому, что какая-то деталь не состыковывалась. Элемент, который он не мог нащупать, нес в себе скрытый изъян.