Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов

Бовуар остался доволен собой, хотя и не был особо удивлен. Он все время жил с ложью, слышал каждый день кучу вранья. Так почему бы ему и самому не научиться?

Хозяин магазина посмотрел на него, потом кивнул:

– Такое иногда случается. Вы можете описать эту картину?

– Европейская вещь, очень тонкой работы. Вы вроде бы заплатили ему за нее пять тысяч долларов.

Месье Гренье улыбнулся:

– Теперь я вспомнил. Заплатил я немало, но вещь того стоила. Я редко плачу столько денег за такую маленькую вещь. Очень тонкая работа. Польская, кажется. Но к сожалению, я ее продал. Он потом принес еще несколько вещиц, насколько мне помнится. Резную трость, над которой пришлось немного поработать – она треснула. Я ее отдал моему реставратору, а потом продал. Быстро ушла. Такие вещи хорошо покупаются. Прошу прощения. Кстати, я вспомнил его. Молодой блондин. Вы говорите, что его жена хочет вернуть эту вещь?

Бовуар кивнул.

Хозяин магазина нахмурился:

– Наверное, это большая потеря для его партнера. Насколько я помню, этот человек был геем.

– Да. Я пытался быть деликатным. Вообще-то говоря, я и есть его партнер.

– Сочувствую вашей утрате. Но по крайней мере, вы смогли жениться.

Человек показал на обручальное кольцо Бовуара.

Пора было уходить.

«Вот уж определенно le temps perdu», – думал Бовуар в своей машине, проезжая по Шамплейн-бридж. Ничего существенного не случилось, кроме того, что он сообщил, будто его муж Оливье умер.

Он уже почти доехал до Трех Сосен, когда вспомнил, что беспокоило его после разговора с Оливье. То отсутствующее слово.

Припарковавшись на обочине, он набрал номер телефона тюрьмы, и через какое-то время его соединили с Оливье.

– Люди начнут сплетничать, инспектор.

– И еще как, – сказал Бовуар. – Послушайте, во время суда и следствия вы утверждали, что Отшельник ничего не говорил вам о себе, только что он чех и зовут его Якоб.

– Да.

– Близ Трех Сосен большое чешское сообщество, включая и Парра.

– Да.

– И многие его сокровища родом из Восточной Европы. Чехословакия, Польша, Россия. Вы дали показания, что, по вашему мнению, это все были похищенные Отшельником семейные ценности, переправленные им в Канаду во время той сумятицы, что началась с крушением коммунизма. По вашему мнению, он прятался от соотечественников, людей, которых он ограбил.

– Да.

– И тем не менее сегодня во время нашего разговора вы ни разу не назвали его Якобом. Почему?

Последовала долгая пауза.

– Вы мне не поверите.

– Старший инспектор Гамаш приказал мне верить вам.

– Это большое утешение.

– Послушайте, Оливье, это ваша единственная надежда. Последняя надежда. Я жду от вас правды.

– Его звали не Якоб.

Теперь Бовуар замолчал надолго.

– А как его звали? – спросил он наконец.

– Не знаю.

– Вы опять за свое?

– Вы ведь не поверили мне, когда я в первый раз сказал вам, что не знаю, как его зовут. Вот я и выдумал имя. Похожее на чешское.

Бовуар почти боялся задать следующий вопрос. Но заставил себя:

– А был ли он чехом?

– Нет.

– Прошу прощения?

По примерным подсчетам Гамаша, за последние десять минут он не менее тысячи раз повторил эти или похожие слова. Он подался вперед еще больше, рискуя рухнуть со стула. Но это не помогло – у Кена Хэслама был очень, очень большой дубовый стол.

– Excusez?

Гамаш почувствовал, как его стул балансирует на передних ножках. Он вовремя отпрянул назад. Через пропасть стола мистер Хэслам продолжал говорить или, по крайней мере, шевелить губами.

Бур-бур-бур, убийство, бур-бур-бур, совет. Хэслам смотрел прямо в глаза старшему инспектору Гамашу.

– Что-что?

Обычно Гамаш сосредоточивался на глазах, хотя обращал внимание и на все тело собеседника. Улики появлялись в зашифрованном виде, и телесный язык был одним из таких шифров. Слова нередко несли куда меньше информации. Самые гнусные, злобные, отвратительные люди подчас говорили весьма милые вещи. Но их выдавала чрезмерная слащавость в голосе, легкое мигание, неискренняя улыбка. Или напряженные руки, скрещенные на груди, или сцепленные пальцы с побелевшими костяшками.

Для него было важно не пропустить эти сигналы, и обычно ему удавалось замечать почти все.

Но этот человек привел его в состояние прострации, потому что, кроме рта Хэслама, Гамаш ничего не видел. Он в отчаянии смотрел на него, пытаясь читать по губам.

Кен Хэслам не шептал. Шепот в данной ситуации был бы воспринят Гамашем как желанный крик. Хэслам просто обозначал слова ртом. Может быть, этот человек перенес операцию? Может, у него удалены голосовые связки?

Нет, Гамаш так не думал. Время от времени до него доносилось слово, которое можно было разобрать. Например, «убийство». Это слово Хэслам произносил четко.

Гамаш напрягался физически и интеллектуально, пытался разобрать, что говорит его собеседник. Он был почти без сил. Страшно подумать, что было бы, если бы допрашиваемые преступники узнали, что следователя могут вывести из себя не их крики, не вопли, не швыряние стульев, а вот такое бормотание!

– Прошу прощения, сэр. – Гамаш говорил по-английски с легким британским акцентом, который у него невольно появился в Кембридже.

Офис Хэслама находился в Басс-Вилле, Нижнем городе. Быстрейшим путем в Нижний город была стеклянная труба, по которой спускались и поднимались кабинки. Называлось все это фуникулером. Кабинки скользили вниз и вверх по стене утеса, из Верхнего города в Нижний. Гамаш заплатил два доллара и прошел в фуникулер. Кабинка перевалила через край и спустилась. Поездка была короткой и просто чудесной, хотя старший инспектор стоял как можно дальше от стекла и почувствовал только вертикальное падение.

Внизу он вышел на Пти-Шамплейн, узенькую очаровательную пешеходную улицу, заполненную толпами людей. Двигались они неторопливо, закутанные от холода, останавливались перед празднично оформленными витринами посмотреть на сделанные вручную кружева, картины, дутое стекло, сладости.

Гамаш прошел до Плас-Рояль, где у реки было построено первое поселение. Там и находился офис Кена Хэслама. «Рояль-Турист» – гласила вывеска. Офис был удобно расположен в каменном здании, выходящем прямо на открытую площадь. Он вошел, переговорил с сообразительной и любезной секретаршей, сказал, что нет, туры его не интересуют, но ему нужно переговорить с владельцем компании.

– Вам назначено? – спросила она.

– Боюсь, что нет.

В тот самый момент когда Бовуар в Монреале боролся с искушением вытащить полицейское удостоверение, рука старшего инспектора нырнула было в нагрудный карман, но замерла на полпути.

– Я надеялся, что он сможет меня принять без предварительной договоренности.