Алисия Хименес Бартлетт - Не зови меня больше в Рим

– Он хороший человек.

– Он ваш любовник, Нурия, Рафаэль – ваш любовник?

– Нет, – прошептала она.

– Я не раз задавалась вопросом, не выглядит ли чрезмерной верность Рафаэля Сьерры памяти вашего отца. Но если предположить, что вас с ним связывают любовные узы, это многое бы объяснило.

– Оставьте в покое мою личную жизнь, я замужняя женщина.

– Я имела разговор с вашим мужем, разве он вам об этом не сообщил?

Вопрос оказался для нее неожиданным, а также болезненным, с нее тотчас спала вся агрессивность, она начала вести себя как жертва, хотя и попыталась возразить:

– Неужели вы полагаете, что имеете право на все что угодно, инспектор? Что вам позволено лезть в частную жизнь постороннего человека и своими грязными подозрениями пачкать там каждый уголок?

– Послушайте, Нурия, может, хватит? Я ведь не собираюсь писать вашу биографию, не получив на то вашего позволения, и не сочиняю скандальную статью для дамского журнала. Я занимаюсь расследованием убийства, поймите же наконец! Создается впечатление, что до вас все еще не дошло, в каком положении вы оказались.

– Вы совершенно безнравственная особа.

Я не удержалась от издевательского смеха и быстро стала собирать бумаги, разложенные на столе. Надо было поставить на этом точку, наша беседа уже начала слишком походить на кудахтанье двух куриц, выбившихся из сил.

– Я передам отчет о вашем заявлении судье и еще раз вызову вас на допрос. Можете идти.

Она вышла, не проронив ни слова, и походка ее теперь была куда менее гордой, чем обычно. Я налила себе немного воды и залпом выпила. Задача оказалась тяжелее, чем я воображала, может быть, даже невыполнимой. Я решила пойти к Коронасу. Рассказала ему, что Нурия Сигуан только что призналась в связях с каморрой. Он посмотрел на меня равнодушным взглядом:

– У нас уже собралось столько доказательств ее вины, что признание мало что к этому добавляет.

– Но я никак не могу добиться, чтобы она призналась в убийстве отца.

– Между прочим, и та информация, которую мы получаем из Рима, от Торризи и Гарсона, тоже не наводит нас на след убийцы. Пожалуй…

– Пожалуй – что, сеньор?

– Пожалуй, вам следует разжать челюсти и выпустить добычу. Раз нет доказательств…

– Нет уж, пока я постараюсь их не разжимать.

– Как желаете, но время ваше истекает, пора предъявлять обвинение. Судья вынес постановление о заключении Сьерры и Сигуан под стражу, назначив исключительно высокую сумму залога за освобождение. Что же касается нашей совместной с итальянцами операции против каморры, то, думаю, нам еще предстоит несколько дней работы, но не больше.

– Вас интересует только это, не правда ли, комиссар? Шум на весь мир и успехи в борьбе с мафией. А дело об убийстве Сигуана отошло на самый что ни на есть задний план.

Он выпрямился, не поднимаясь со стула, и посмотрел на меня с такой злобой, какой я никогда раньше в его глазах не видела.

– Что вы сказали, инспектор Деликадо? Вам надо вести себя осторожней, гораздо осторожней. Иногда человек, расследующий то или иное преступление, настолько одержим этим делом, что может совершить много ошибок, а из всех ошибок худшая – грубо разговаривать со своим начальством.

– Простите.

– Так-то лучше. У вас остается очень немного времени, чтобы до чего-то докопаться в деле Сигуана. Мы с судьей дадим вам разумный срок. И если по истечении этого срока не всплывут на поверхность существенные улики или вы не получите от подозреваемых откровенных признаний, вам придется присоединиться к операции “антимафия”, в которой уже задействованы многие ваши товарищи. А дело Сигуана будет закрыто.

– Будет исполнено, – отчеканила я, подчеркивая сугубо официальный смысл этих слов.

Он искоса глянул на меня, но того, что при этом подумал, вслух не произнес. Как и я тоже. Раскрепощение, которое приносит выпитое утром виски, имеет, оказывается, и свои негативные стороны.

На следующий день вернулся из Рима Гарсон. Так как он не предупредил меня о своем приезде, я решила, что он ничего нового не привез. Выражение его лица только подтвердило эти догадки. Мне бы хотелось, чтобы на моем лице никаких чувств не отразилось, однако, без всякого сомнения, мое разочарование было слишком заметно, поскольку Гарсон тотчас сказал:

– Я старался, инспектор, поверьте, я очень старался. Торризи и Абате – тому свидетели. Но задача оказалась выше человеческих сил: или эти типы сделаны из камня, или они и вправду не посылали киллера убивать фабриканта.

И все-таки огорчение мое было относительным. Раз у нас нет убедительных улик, разоблачающих этих мафиози, то чего ради они сами станут в чем-то сознаваться? Ну кто, скажите на милость, возьмет на себя ответственность за убийство, случившееся пять лет назад, за убийство, о котором к тому же мы так мало знаем? И хозяева “Нереи”, и главари мафии, судя по всему, уже давно спрятали концы в воду, и от всего этого начинало омерзительно попахивать висяком. Кроме того, все вокруг вроде бы были рады и счастливы, поскольку наше расследование помогло вскрыть грязные дела каморры в Барселоне. Даже Гарсон, как мне показалось, уже готов был начать отступление.

– Ну что тут поделаешь, инспектор? – ответил он на мою очередную жалобу. – Мы уперлись в стену, и хоть тысячу раз колотись об нее головой, толку не будет.

– Тогда давайте все это бросим и встанем на позицию буддистов: примем все как есть – мол, ничего тут особенного и не произошло, так? Иногда у меня появляется чувство, будто никто, даже вы, в глубине души не хочет знать, что же случилось на самом деле.

– Напрасно вы так говорите! Я продолжаю сильно надеяться на ispettore Абате. Он ведь почти такой же упрямый, как и вы, и так же ни за что не смирится с бесславным финалом. Он обещал мне, что сам, по своей инициативе, продолжит расследование.

– Да уж, в этом вы можете не сомневаться! Чтобы человек, которому никто не поручал участвовать в этом расследовании, а оно к тому же ведется в другой стране, стал таскать за нас каштаны из огня…

– Вы несправедливы, инспектор. Когда у вас плохое настроение, вы бываете страшно несправедливы ко всем вокруг.

Это замечание, которого я никак не ожидала, кольнуло меня хуже укуса какого-нибудь зловредного насекомого. Я разозлилась и заговорила с Гарсоном с тем железным спокойствием, с каким обращаются к врагу:

– Не советую вам забывать о границах дозволенного, младший инспектор. Если я допустила доверительные отношения между нами, это отнюдь не значит, что вы можете позволять себе все что угодно. Каждый должен помнить свое место, ясно?

По лицу его я поняла, что он словно получил удар хлыстом. Но я не заметила и тени гнева – только печаль.