Алисия Хименес Бартлетт - Не зови меня больше в Рим

– А почему мама отняла у меня книгу? Мне ведь нет дела ни до каких там мальчишек!

– Верно, но злосчастные судьбы – не самая подходящая тема для твоего возраста.

– Но она была чудесной танцовщицей!

– Да, однако вела себя черт знает как, тут не поспоришь.

– А ты сама читала эту книгу?

– Да.

– Тогда хоть расскажи мне, чем там все кончается.

Я чуть поколебалась – следовало контролировать даже тон, которым я говорю. И наконец произнесла, взвешивая каждое слово:

– Она погибла – была задушена собственным шарфом, он намотался на колесо открытого автомобиля, в котором она ехала.

– Ого! – Это был единственный комментарий Марины.

– Сама видишь, какая нелепая смерть.

– Значит, самое интересное я не прочитаю! – воскликнула она с досадой.

Я решила и дальше держаться выбранной линии.

– Марина, тут ничего не поделаешь: твоя мама – это твоя мама. Чуть позже ты непременно дочитаешь эту книгу до конца. А теперь пообещай мне, что перестанешь реветь.

– Хорошо, – сказала она примирительно.

– На выходные увидимся.

Я кинулась на кухню, испугавшись, как бы кипящая вода из кастрюли не выплеснулась наружу, но ничего такого не случилось. Я приготовила-таки ужин, хотя веселое мое мурлыканье сменилось ворчанием – против детей, брака с разведенными отцами и современных танцев в целом.

В половине десятого Маркос появился на кухне, куда его привел запах, от которого он, кажется, просто обалдел.

– Не знаю уж, что за чудо здесь готовится, но я бегу накрывать на стол.

– Прежде чем мы сядем ужинать, я должна сообщить тебе, что говорила с Мариной и…

– Да знаю я, знаю, что ты сейчас сообщишь: Сильвия конфисковала книгу про Айседору Дункан и разыграла трагедию в трех актах. Так?

– Так, а откуда ты знаешь?

– Она сама мне звонила и во всех подробностях описала эту историю.

– И что ты ей сказал?

– Ничего особенного, но потом она совершила ошибку – спросила, как меня угораздило жениться на столь безответственной персоне. И тут я ей ответил, что, если бы мне нужна была персона ответственная и скучная, то я продолжал бы жить с ней.

– Мне жаль, Маркос, я…

– Петра, сегодня я подписал хороший контракт с хорошим клиентом. Я очень доволен, а ужин пахнет волшебно. Не хочу ничем портить себе настроение. Считай, что сегодня это мой лозунг, и я от него ни за что не отступлюсь.

Я расхохоталась, и мы отправились ужинать. Такого рода невозмутимость и умение отодвинуть от себя мысли о неприятном – черта чисто мужская.

Гарсон, позвонивший из Рима, был в то утро первым человеком, с которым мне довелось говорить. Я обрадовалась, услышав его голос. Он же был в восторге от того, что снова на какое-то время оказался за границей.

– Ну как продвигаются допросы, Фермин?

– Я работаю вместе с Торризи и Абате. Когда надо, задаю вопросы, Абате переводит. Ох уж и типы в этой каморре, Петра! Вы даже представить себе не можете! Упертые, с мордами висельников, все их преступления у них на рожах написаны. Вы бы, к слову сказать, велели их арестовать за один только их видок.

– А кроме эстетических впечатлений, что-нибудь еще вам удалось получить?

– Они обо всем рассказывают Торризи: про бизнес в Барселоне, про магазины в Риме… Но вы там у себя об этом уже знаете, я уверен, потому что наши здешние коллеги постоянно обо всем информируют Коронаса. Но если говорить о том, что интересует нас с вами… ничего нового, инспектор. Они ни в какую не желают признать, что пять лет назад отправили Катанью в Испанию с заданием убить Сигуана. Да и свою причастность к ликвидации Катаньи они отрицают. А как там у вас с этими двумя?

– У меня происходит нечто похожее: оба твердят, что знать ничего не знают про убийство Сигуана.

– А вдруг Абелардо Киньонес и вправду был убийцей, а Катанья – просто его дружок, случайно заглянувший на ту квартиру?

– Версия достаточно фантастическая. Ведь тогда получается, что потом миляга Киньонес удрал в Марбелью, чтобы поразмышлять над случившимся, и в конце концов покончил с собой, осознав всю тяжесть своей вины.

– Да, конечно, моя шутка была не слишком удачной, но история с Катаньей приводит меня в отчаяние. Ничего нельзя понять!

– Какие у вас планы на ближайшее время?

– Я послушаюсь совета Торризи и еще на пару дней задержусь в Риме.

– А про Марианну Мадзулло ничего нового не появилось?

– Ничего, но Абате буквально носом землю роет, день и ночь этим занимается. А знаете, что мне сказал ispettore про вас? Он сказал, что вы великолепный полицейский и человек незаурядный.

– Очень любезно с его стороны. Передайте ему, чтобы перестал молоть чушь и нашел наконец Марианну.

– Хорошо, я подумаю, передавать ему это или нет.

– Послушайте, Фермин, я не собираюсь брать на себя роль строгой мамаши, однако хочу вам напомнить: вы должны время от времени звонить Коронасу, а также ежедневно посылать отчеты судье. Да, и не вздумайте снова фотографироваться с центурионами, не то я вас уволю!

– Хорошо, мама… то есть инспектор.

– А теперь спрошу из чистого любопытства: вы взяли с собой жизнеописания императоров?

– Если честно, я это чтение бросил – после Калигулы там все пошло вразнос. Беатрис, правда, рассвирепела и в качестве наказания сунула мне “Грозовой перевал”.

– И вам нравится?

– Не знаю, что сказать, как-то там все, на мой вкус, преувеличено, хотя то же самое я подумал и про жизнь Калигулы, а ведь так было на самом деле.

Я закатила глаза, хотя младший инспектор и не мог меня видеть, а потом простилась с ним, постаравшись приободрить. Мне легко было отыскать нужные слова, потому что именно в таких нуждалась и я сама. Приближался час допроса Нурии Сигуан, и сердце мое временами сжималось. Трудно было преуменьшить значение этого допроса. Последняя карта решала исход игры. Я тщательно проанализировала все обстоятельства, и мне показалось, что я уже довольно неплохо разобралась в психологии этой женщины. И тем не менее меня не отпускал страх – возможно, для спокойствия не хватало присутствия Гарсона, который умел все поставить на свои места. В любом случае мне требовалось побольше уверенности в себе. А так как я не склонна полагаться на немедленный благотворный результат молитв, то сочла за лучшее завернуть в “Золотой кувшин” и выпить виски. Никогда раньше мне не случалось выпивать до десяти утра, и должна признаться, что результат получился блестящим. Мой желудок сразу проснулся, и по всему телу помчался поток горячей крови. Из “Кувшина” я вышла в таком настроении, о каком до этого не могла и мечтать: мне было на все наплевать. Я поняла, что предопределение – не столь абсурдная вещь, как хочет внушить нам католицизм, и бывают случаи, когда сами мы не в силах управлять ходом событий. Короче, если допрос не даст ничего нового, это не будет на сто процентов моей виной. Так что в комнату для допросов я вошла с той единственной надеждой, которая никогда не должна оставлять человека: что судьба проявит ко мне благосклонность.