Луиз Пенни - Жестокие слова

— Вон там туалет. — Он показал в ту сторону, где они с Гамашем обнаружили будку.

— Отлично. — Лакост взяла фонарик. — Не так ли начинаются фильмы ужасов?

— Ну нет, первые десять минут мы уже просмотрели, — сказал, хмыкнув, Бовуар.

Он проводил взглядом Лакост, которая двинулась к лесу по тропинке. В животе у него заурчало. По крайней мере, он надеялся, что это урчит в его животе. Чем скорее они вернутся к цивилизации, тем лучше. И как тут кто-то может существовать? Он не завидовал Морену, которому предстояло провести здесь ночь.

Прыгающий луч фонаря сообщил ему, что возвращается Лакост.

— А ты заходил в будку? — спросила она.

— Ты что, смеешься? Шеф заходил, я — нет.

При одной этой мысли его чуть не стошнило.

— Значит, ты не видел, что там внутри?

— Ты хочешь сказать, что там вместо туалетной бумаги тоже доллары?

— По правде говоря, да. Одно- и двухдолларовые купюры.

— Шутишь!

— Ничуть. И вот что еще я нашла. — В руке у нее была книга. — Первое издание. Э. Б. Уайт. «Паутинка Шарлотты».

Бовуар уставился на книгу. Он понятия не имел, о чем говорит Лакост.

— Это была моя любимая книга в детстве. Паучок Шарлотта? — с вопросительной интонацией произнесла Лакост. — Поросенок Уилбур?

— Если их не подорвали, то я эту книгу не читал.

— Кто оставляет в уборной первое издание с авторским автографом?

— А кто там оставляет деньги?

Бовуар вдруг испытал непреодолимое желание сходить в туалет.

— Salut, patron, — помахал из гостиной Габри. Он складывал маленькие предметы одежды и убирал их в коробку. — Значит, хижина в лесу. И там жил этот человек? Убитый?

— Мы так считаем.

Гамаш подошел ближе и стал наблюдать, как Габри складывает маленькие свитера.

— Это для Розы. Мы собираем их у всех, чтобы подарить Рут. Великовато не будет? — Он поднял мальчиковую курточку. — Это от Оливье. Он говорит, что сам ее сшил, но я не верю, хотя у него и золотые руки.

Гамаш проигнорировал эти слова.

— Великовато будет. К тому же курточка мужская. Для Розы-то, а? — сказал он.

— Верно, — согласился Габри, откладывая курточку в стопку отвергнутых подношений. — Впрочем, через несколько лет она, возможно, будет впору Рут.

— Неужели никто раньше не говорил про эту хижину? Хотя бы старая миссис Хадли?

Габри отрицательно покачал головой, продолжая разбирать одежду.

— Никто. — Вдруг он замер, положив руки на колени. — Непонятно, как он выживал. Неужели он пешком ходил до Кауансвилла или до Сен-Реми, чтобы купить себе еду?

«Вот еще один вопрос, на который у нас нет ответа», — подумал Гамаш, поднимаясь по лестнице. Он принял душ, побрился, позвонил жене. Опускалась темнота; из леса донесся вой мотора. Это возвращался мотовездеход. В деревню из хижины.

В общей комнате гостиницы вместо Габри появился кто-то другой. В удобном кресле у огня сидел Винсент Жильбер.

— Я заглянул в бистро, но там люди не давали мне покоя. И вот я зашел сюда, чтобы не давать покоя вам. Я пытался уйти с миром, чтобы не путаться под ногами у сына. Забавно, что воскресение из мертвых перестало быть популярным, в отличие от прежних дней.

— А вы ожидали, что он обрадуется?

— Представьте, ожидал. Насколько все же удивительна наша способность к самообману.

Гамаш посмотрел на него с насмешкой.

— Ну хорошо, моя способность к самообману, — поправился Жильбер.

Он оценивающе посмотрел на Гамаша. Высокий, атлетически сложенный. Фунтов десять лишних, а может и больше. Если не будет следить за собой, располнеет. Умрет от инфаркта.

Он представил себе, как Гамаш вдруг хватается за сердце, глаза его расширяются, потом веки смежаются от боли. Он опирается рукой о стену, хватает ртом воздух. А доктор Винсент Жильбер, знаменитый врач, сидит сложа руки и ничего не делает — смотрит, как глава отдела по расследованию убийств сползает на пол. Ему было приятно думать, что он обладает властью над людьми, что в его руках жизнь и смерть.

Гамаш посмотрел на этого несгибаемого человека. Перед ним было лицо, на которое он смотрел, которое изучал, — лицо с обложки замечательной книги «Бытие». Высокомерное, вызывающее, самоуверенное.

Но Гамаш читал эту книгу, он знал, что скрывается за этим лицом.

— Вы здесь остаетесь? — Они запретили Жильберу выезжать за пределы округа, а гостиница Габри была тут единственной.

— Нет. Я первый клиент в гостинице и спа-салоне Марка. Впрочем, не думаю, что мне понадобятся медицинские услуги. — Он соизволил улыбнуться. Как и у большинства непреклонных людей, выражение его лица менялось, когда он улыбался.

Гамаш не смог скрыть удивления.

— Я знаю, — согласился Жильбер. — Вообще-то, остаться меня пригласила Доминик, хотя она и высказала предположение, что, возможно, я захочу быть…

— Рассудительным?

— Незаметным. Поэтому я пришел сюда.

Гамаш сел в кресло:

— Почему вы приехали к сыну именно теперь?

Все обратили внимание, что Жильбер и труп появились практически одновременно. И опять перед мысленным взглядом Гамаша предстала хижина с ее двумя удобными креслами у камина. Может быть, два этих пожилых человека сидели в тех креслах воскресными вечерами? Говорили, спорили? Бранились, дрались?

Винсент Жильбер посмотрел на свои руки. Руки хирурга. Руки, которые держали сердца. Латали их. Снова заставляли биться. Возвращали к жизни. Эти руки теперь дрожали, тряслись. Он почувствовал боль в груди.

Неужели у него инфаркт?

Он поднял взгляд и увидел, что этот крупный, уверенный в себе человек смотрит на него. И он подумал, что если у него случится инфаркт, то этот человек, вероятно, поможет ему.

Как рассказать о его жизни в Лапорте среди мужчин и женщин, страдающих синдромом Дауна? Поначалу он думал, что его работа состоит в том, чтобы следить за их физическим состоянием.

Помогать другим.

Гуру говорил ему, что именно это он и должен делать. Он долгие годы провел в обители в Индии, и наконец гуру заметил его присутствие. Он прожил там почти десять лет в обмен всего на два слова.

«Помогай другим».

И он делал это. Он вернулся в Квебек и присоединился к брату Альберу в Лапорте. Чтобы помогать другим. Ему никогда, ни разу не приходило в голову, что и они могут помогать ему. В конце концов, как эти ущербные люди могут чем-то помочь великому целителю и философу?

Прошли годы, и вот как-то раз он проснулся в своем коттедже в Лапорте и почувствовал: что-то изменилось. Он спустился на завтрак и понял, что знает их всех по именам. И все говорили с ним. Или улыбались. Или подходили к нему и показывали то, что нашли. Улитку, палочку, травинку.

Ничего необычного. И в то же время весь мир изменился, пока он спал. В постель он лег помощником другим людям, а проснулся исцеленным сам.