Валерий Введенский - Сломанная тень

– Простите, что?

– Ну, может быть, что-то ускользнуло от Шнейдера или от Яхонтова. А может быть, вы придете к другим выводам. Я заеду к вам часиков в пять. Устроит?

– Буду ждать!

– Адрес знаете?

– Нет.

– Угол Фонарной улицы и Глухого переулка, дом Глазунова. Третий этаж.

В квартиру никого не пускали – продолжался полицейский осмотр. Но Тоннеру повезло: вход в подъезд охранял квартальный надзиратель Каменев, с которым он был знаком. Приветственно кивнув и дежурно поинтересовавшись здоровьем, Илья Андреевич без труда попал вовнутрь.

Пройдя по короткому коридору, Тоннер толкнул дверь в спальню. На широкой кровати под простыней покоился Ухтомцев, подле него на полу лежал Баумгартен, шею которого обвивал кусок веревки.

– Илья Андреевич! – следователь Яхонтов радостно всплеснул руками, заулыбался, но глаза его, словно маленькие острые стрелы, так и вонзились в Тоннера.

С виду не скажешь, что Петр Кузьмич седьмой десяток разменял. Фигурка сухонькая, поджарая, волосы не по годам пушистые, светло-русые, поэтому седина незаметна. Вблизи, конечно, возраст морщинки выдают и пятна пигментные на руках.

– Добрый день! – поздоровался Тоннер.

– Здрасте! – довольно плотный Шнейдер умудрился каким-то образом спрятаться за спину Яхонтова, Тоннер его даже не сразу заметил.

– Здравствуйте! – сухо кивнул Илья Андреевич.

– Какими судьбами? – ласково поинтересовался Яхонтов.

– Барон был моим пациентом…

– Ах, вот как! Жаль, не знал, а то бы непременно вас вызвал! Ну, раз вы лечащий врач, проясните-ка один момент. У барона на правой руке повязка, а под ней огнестрельная рана. Не знаете откуда?

– Знаю! Барон вчера чистил пистолет, а тот случайно выстрелил…

– Хм! Значит, руки на себя наложить еще вчера задумал, да духа не хватило.

– Предполагаете самоубийство?

– И не только я! Тут с утра все перебывали. И полицмейстер, и даже обер…

– Насильственную смерть исключаете?

– Напрочь! Никаких следов борьбы! А как, простите, без борьбы молодого, здорового мужчину, абсолютно трезвого, судя по запаху изо рта, можно подвесить? А? Нет, он это добровольно сделал, сам. Протянул через крюк от люстры веревку, завязал петелечку, встал на креслице, оттолкнул ножкой – вон оно, креслице, у окна валяется, – и покинул наш мир!

– Надо иметь вескую причину, чтобы решиться на такое, – заметил Тоннер.

– Говорят, барон недавно друга сердечного потерял, сильно переживал, убивался. Предполагаю, что не вынес горя и…

– Но почему здесь? Зачем он вообще сюда приехал? Ночью…

– Сие известно! Антон Дитрихович вчера нанял монахов, чтобы те помолились здесь за упокой души Ухтомцева. Но те, узнав, что граф содомит, наотрез отказались. И барон решил сам, как говорится, всенощно бдеть!

– Престранное бдение получилось… А что, из слуг никто ничего не слышал?

– Ухтомцев был разорен, слуг не имел. К графу кухарка через день приходила и раз в неделю – поломойка, ночами их не бывает.

– А я считал графа богатым…

– Нет, граф давно был на мели. Всеми доходами распоряжалась супруга Ухтомцева, с графом она развелась и поместье отсудила! Ухтомцев содомитом был, неужто не знаете?

– Что-то слышал…

– И ваш приятель Баумгартен тоже…

– Не приятель. Пациент.

– Да, да. Извините. Пациент! Вас, поди, медицинские подробности интересуют, за тем и явились. Борис Львович! Готово заключение?

– Да! Только что закончил! – Шнейдер отошел от бюро с исписанным листом бумаги. Голос его дрожал.

– Читайте!

– Смерть наступила от пережатия дыхательного горла петлей. На шее имеется вдавленное полукружие синюшного цвета, на котором явственно видны следы употребленной для suffocatio [17]веревки. Гортанные хрящи и подъязычная косточка повреждены, шейные позвонки вывихнуты. После смерти произошло непроизвольное опорожнение мочевого пузыря. Исходя из температуры тела и степени окоченения, можно заключить, что смерть наступила в пять-шесть часов утра.

– Простите, Борис Львович! – Тоннер, слушая, присел около Баумгартена и внимательно осмотрел шею, даже веревку развязал. – В нижнем отделе я наблюдаю темно-красную борозду. Вы о ней не упомянули. Откуда она?

– Я не успел дочитать. Борозда эта от внутреннего кровоизлияния в месте перелома позвонков.

Тоннер приподнял голову барона и осмотрел борозду со всех сторон:

– От внутреннего кровоизлияния? Узкая, глубокая опоясывающая борозда с ровными краями? Это, батенька, след от проволоки или гитарной струны…

– Не спорьте, юноши, не спорьте, – прервал докторов Яхонтов. – Вот уж воистину – где два врача, там три диагноза. Непонятно, отчего и помирать нам, грешным…

– Мы не спорим! Спорить тут не о чем! – резко оборвал его Тоннер. – Это не самоубийство! Заверяю как врач. Барона сначала задушили, а потом уже для инсценировки подвесили. Поэтому и две борозды! Борис Львович! Графа тоже вы осматривали?

– Да, – пролепетал Шнейдер.

– Не удивлюсь, если и он…

– А вы простыню-то откиньте, сами гляньте! – пришел на выручку Шнейдеру Петр Кузьмич. – Приложил граф дуло к виску, и полчерепушки как не бывало. Пистолет он сжимал в правой руке, палец держал на курке. Необычный такой пистолет, буквы «К» и «Я» на рукоятке вырезана.

– В правой, говорите? Граф левшой был…

Тоннер резко скинул простыню:

– Фу, – полез за платком Яхонтов. – Как смердит-то! Прикройте быстрей…

Илья Андреевич не отреагировал на пожелание. Осматривал внимательно, даже прощупал карман халата и вытащил оттуда игральную карту:

– Дама треф! Помните, Петр Кузьмич, в кителе поручика Репетина…

– Господи! Репетин-то тут при чем? Пьяным с лошади упал!

– Не уверен! Странно он упал! Ни на спине, ни на боках никаких синяков!

– Прикройте труп, Тоннер, дышать нечем.

– И у Верхотурова…

– Кого? Кого?

– Статский советник, выпал из окна. Тоже карта в кармане…

– Не я следствие вел, – затруднился Яхонтов.

– А у Баумгартена в карманах смотрели?

– Мне что, делать больше нечего? Сами, коли хотите, обоссанные панталоны щупайте!

Тоннер снова присел около барона:

– Вот и она! В нагрудном кармане фрака!

– Да и бог с ней! Может, у содомитов это знак такой, чтоб друг дружку опознавать.

– А если это визитная карточка убийцы?

– Убийцы? Как он сюда попал? В двадцати шагах от дома полицейская будка. Ни прошлой ночью, ни сегодняшней в дом никто не заходил! Дворник – мужчина положительный, непьющий, подъезд всегда запирает. Я вчера его четыре часа допрашивал. Уж я-то умею…

Яхонтов не преувеличивал. Петербургские матери пугали им непослушных детей. Как никто умел Петр Кузьмич добыть подлинную правду, в особых случаях орудуя длинником [18], хотя и предпочитал кнут. «Кнут душу не вынет, а правду скажет, – любил приговаривать Яхонтов. – Зачем человека калечить? Он государю еще на каторге послужит!»