Луиз Пенни - Самый жестокий месяц

– Как же вы ошибались, кретин! – прорычал Лемье.

– Да, папа, я думаю, теперь он согласится. Папа просит меня пригласить вас на чай когда-нибудь.

– Скажите вашему отцу, что для меня это будет большая честь.

– Да, папа. Он говорит, что придет. Да нет, я не угрожаю ему пистолетом. – Она вскинула брови, глядя на Гамаша. – Хорошо. Нет, ничего я не напортачила, но спасибо, что волнуешься.

– Вы знали? – спросил Лемье Бовуара, когда тот завел его руки за спину и защелкнул на них наручники.

– Конечно знал, – солгал Бовуар.

Он ничего не знал, пока не поставил перед шефом вопрос ребром там, на обочине дороги. Тогда-то они и рассказали все друг другу. Тогда все и выяснилось. Николь работала на них. Бовуар был рад, что не выбросил ее в бурную по весне Белла-Беллу, хотя все его нутро требовало этого. Да, на эту сорочку, в которой он родился, не следует так уж полагаться.

– Я знал, что она не шпион Франкёра. Это было бы слишком уж очевидно, – сказал Гамаш, передавая пистолет Бовуару. – Я говорил с ней почти год назад, рассказал о моем плане, и она согласилась мне подыграть. Она отважная молодая женщина.

– Вы не хотите сказать «психопатка»? – спросил Лемье.

– Она к себе не располагает, с этим я готов согласиться, но именно на это я и рассчитывал. Пока ты считал, что я подозреваю ее, ты мог свободно делать то, что тебе было нужно. А я мог свободно наблюдать за тобой. Я попросил Николь вести себя так, чтобы вызывать как можно больше раздражения у окружающих, но в первую очередь у тебя. Выводить тебя из равновесия. Твоя броня – это твое умение располагать к себе. Если бы нам удалось выбить тебя из колеи, ты бы мог сказать или сделать какую-нибудь глупость. Так оно и случилось. В тот день ты здесь следил за мной. Еще ни один мой агент не наводил на меня оружие. Ты сделал это, рассчитывая испугать меня. А получилось наоборот: после этого у меня не осталось сомнений в том, что ты – шпион. Но я совершил серьезную ошибку, – сказал Гамаш Бребёфу. – Я думал, что близкий враг – это Франкёр. Мне и в голову не приходило, что это ты.

– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. «И враги человеку домашние его», – тихим голосом процитировал Бребёф.

Истерика прошла, злость прошла, прошел и страх. Прошло все.

– Как и его друзья.

Гамаш наблюдал за тем, как Бовуар и Николь повели Бребёфа и Лемье к двери.

«Четырнадцать дней, – думал Мишель Бребёф. – Четырнадцать дней счастья». Это было верно. Но только сейчас он вспомнил, что бóльшую часть этих четырнадцати дней он провел в обществе своего приятеля Армана Гамаша.

– Чем ты меня ударила, черт побери? – спросил Лемье.

– Камнем, – сказала Николь, улыбаясь во весь рот. – У инспектора Бовуара из кармана на днях выпал этот камень, и я его подняла. Я бросила его в тебя, когда ты нажимал спусковой крючок.

Арман Гамаш шел по темному коридору. Что-то странное происходило со старым домом Хадли. Он становился знакомым. Гамаш мог идти по нему, не зажигая фонаря. Но на полпути он остановился.

Он залез в карман куртки, вытащил фонарик и щелкнул выключателем. Перед ним стояло многоголовое существо.

– Мы идем вас спасать, – сказал Габри из-за спины Мирны.

Возглавляла шествие Жанна, за ней шла Клара, потом – все остальные.

– Языческие солдаты в наступлении, – сказала Жанна, улыбнувшись.

Свеча почти догорала. Они заняли свои места – те самые, на которых сидели прежде, словно это был старый и приятный ритуал, весенний обряд.

– Вы собирались сказать нам, кто убил Мадлен, – напомнила Одиль.

Гамаш дождался, когда все рассядутся, потом заговорил:

– «Как это горько – видеть счастье только чужими глазами!»

Он помолчал, чтобы все смогли оценить эти жестокие слова.

– Кое-кому стало невыносимо горько видеть тот радостный мир, который Мадлен создавала для себя. Вы знаете, откуда эти слова?

– Шекспир, – ответила Жанна. – «Как вам это понравится».

Гамаш кивнул:

– Откуда вы помните?

– Мы ставили эту пьесу в последний год учебы в школе. Ты была режиссером-постановщиком, – напомнила она Хейзел. – А Мадлен исполняла главную роль.

– Мадлен исполняла главную роль, – повторил Гамаш. – Всегда. Не потому, что так уж рвалась, просто не могла иначе.

– Она была солнце, – тихим голосом проговорил Сандон.

– И кто-то подлетел к ней слишком близко, – согласился Гамаш. – Кто-то из присутствующих здесь – Икар. Слишком долго находился слишком близко к солнцу. И наконец солнце сделало то, что делает всегда. Отправило человека с небес на землю. Но на это потребовалось время. Годы. Даже десятилетия. Убийца обеспечил себе прекрасную жизнь. Друзья, приятный круг общения. Это было богатое и счастливое время. Но призраки нашего прошлого всегда нас находят. В данном случае таким призраком был не человек, а эмоция, давно похороненная и даже забытая. Но она была сильна. Ослепляющая, сокрушительная, обжигающая ревность. – Он повернулся к Жанне. – Если вы думали о том, как это трудно – быть в группе поддержки вместе с Мадлен, то представьте себе, что могла чувствовать ее лучшая подруга.

Все глаза обратились к Хейзел.

– Судя по школьным альбомам, вы отлично играли в баскетбол, Хейзел, но Мад была лучше. Она была капитаном. Всегда капитаном. Вы были в дискуссионном клубе, но и там капитаном была Мад.

Он взял альбом и открыл страницу их выпускных фотографий.

– «Не стала мадам», – прочел он подпись под фотографией юной Хейзел. – «Не стала мад ам». Я решил, что за этим кроется определенный смысл, но это означало кое-что другое. Верно?

Хейзел разглядывала свои руки.

– Она так и не стала Мад. Так и не догнала свою подружку. Так и не поняла ее. Все время пыталась, и каждый раз ее ждала неудача, потому что вы стали смотреть на это как на соревнование, а она – нет. Вас загнала в угол лучшая подруга, которая во всем была чуть лучше вас. По окончании школы вы расстались, и дружба закончилась. Но много лет спустя, после перенесенного рака груди, Мадлен захотела найти старых друзей. К тому времени вы успели хорошо устроить свою жизнь. Скромный дом в хорошем месте. Дочь. Друзья. Возможный роман. Вы участвовали в Обществе женщин-англиканок. Но вы хорошо усвоили школьный урок. Сегодня днем на заседании в Монреале коллега сказал мне кое-что. Речь шла… – Гамаш задумался на секунду, – о другом деле.

Гамаш снова услышал этот голос, низкий, властный, непререкаемый. Он обвинял Гамаша в том, что тот берет к себе только слабых, бесполезных людей, которых не возьмет никто другой. Чтобы всегда выделяться на их фоне. Возвеличивать свое собственное «я». Гамаш знал, что это не так. Нет, «я» у него, конечно, было, но он знал, что у него в команде лучшие, а не худшие люди. Они много раз доказывали это.