Пьер Леметр - Темные кадры

– У меня для тебя сообщение.

Только это.

Сообщение.

Бебета с силой расплющивает мою ладонь на полке. Болт сначала хватает мой большой палец и резким движением выворачивает его. Боль огненная, безумная. Я ору. Ощущение, что схожу с ума. Пытаюсь отбиться, пинаюсь ногами во все стороны, особенно позади себя, чтобы заставить Бебету хоть чуть-чуть ослабить хватку, но Болт уже схватил мой указательный палец и провернул его таким же образом. Он крепко держит палец и выворачивает его до тех пор, пока тот не касается тыльной стороны ладони. Раздается чудовищный звук. Боль ослепляющая. К горлу подступает тошнота, меня рвет. Бебета по-прежнему меня держит, как если бы приказ испытать отвращение не доходит до того, что служит ему мозгом. Когда Болт берется за третий палец, я теряю сознание. То есть думаю, что теряю. На самом деле я еще в сознании, и, когда палец выворачивают, электрическая волна пробегает по мне с головы до пят, я даже больше не кричу – это больше чем крик. Мое тело как вялая тряпка в тисках рук Бебеты. Я потею как про́клятый. Думаю, в этот момент я и обделался. Но Болт еще не закончил. Остается два пальца. Я умру. От боли. Сознание ускользает, мне так больно, что я теряю рассудок. По мне сверху донизу проходят волны. Даже волны боли впадают в безумие. Когда Болт выворачивает мне мизинец, последний палец, мой рассудок уже покинул меня, желудок вывернулся наизнанку, я хочу умереть – так мне больно. Бебета меня отпускает. Я падаю, не переставая кричать. Падаю на руку. Я даже не могу прижать ее к себе, не могу даже к ней прикоснуться. Я ору. Я весь – сплошной сгусток боли. Рассудок ускользает, распадается на кусочки, и собрать его я не в силах.

Болт наклоняется надо мной и спокойно говорит:

– Вот это сообщение.

Когда я прихожу в себя, моя рука напоминает футбольный мяч, надутый до отказа. Лежа на больничной койке, я снова плачу. Как будто я не прекращал плакать с того момента, как они меня схватили.

Мне так больно… Так больно… Так больно…

Я поворачиваюсь на бок, съеживаюсь в комок, прижав перевязанную руку к животу. Я плачу. Мне страшно. Так страшно… Я не хотел этого. Выйти отсюда. Я не хочу здесь умирать.

Не так.

Не здесь.

Преимущество тюрьмы в том, что в больнице здесь не залежишься. Четыре дня. Минимум услуг. Вычленения метакарпо-фалангеальных суставов, переломы и вывихи были прооперированы и вправлены хирургом, который был очень даже симпатичным – для хирурга.

У меня шины, лубки, гипсы и долгие месяцы надежды на возвращение к нормальному состоянию, во что специалист ни на йоту не верит. В любом случае бесследно это не пройдет.

Молодой человек встал при моем появлении в камере и протянул руку. Заметив повязку, не удержался от улыбки и протянул другую руку. Поздоровались не той рукой, это хороший знак.

На данный момент мне больше всего хочется прилечь.

До вчерашнего дня рука обеспечивала мне нестерпимую дергающую боль, а у медбрата не было достаточно мощного обезболивающего. Или он не хотел мне давать. Старший прапорщик Мориссе не только перевел меня в другую камеру, но и принес стианофил. Он немного отупляет, но, по крайней мере, боль стихает и дает мне урывками поспать. Прапорщик сказал, что будет расследование, но я должен назвать имена нападавших, не стал даже ждать ответа и вышел из камеры.

Жером, мой новый сосед, – профессиональный кидала лет тридцати. У него красивое лицо, волнистые волосы, природная представительность, внушающая доверие, и если вообразить его в костюме, то, глядя в фас, перед вами директор вашего отделения банка, со спины – ваш агент по недвижимости, в профиль справа – новый семейный доктор, а в профиль слева – друг детства, который преуспел на бирже. У него меньше дипломов, чем у крестьянина из Сьерра-Леоне, но он великолепно изъясняется, обладает ярко выраженной индивидуальностью, харизмой и немного напоминает Бертрана Лакоста в омоложенном варианте. Может быть, потому, что тот тоже кидала. Поскольку я больше двадцати лет занимался менеджментом, мы неплохо ладим, несмотря на разницу в возрасте. Он очень ловкий парень. Недостаточно, чтобы избежать тюрьмы, но тот еще пройдоха. В его активе уже десятки подделанных чеков, тонны воображаемого товара, проданного за наличные, фальшивые настоящие документы, сбытые по цене золота, фиктивные наймы на работу вкупе с махинациями с госсубсидиями и даже передача биржевых акций иностранным инвесторам. Сюда его привела продажа химерических квартир на стадии проектирования в несуществующей резиденции класса люкс где-то южнее Грасса. Он объяснил мне, в чем фокус, но для меня это было слишком мудрено. Этот тип набит баблом. Не считая свободы, он может купить все, что пожелает. Его бизнес неплохо его обеспечил. По сравнению с ним я просто нищий.

Я ничего не говорю.

Жером разглядывает мою голову и все еще распухшую правую руку. Он непременно желает знать, по какой причине меня так отделали. Его это заинтриговало. Он нюхом чует перспективное дело. Я должен следить за каждым своим словом, за тем, как я это слово говорю, и за тем, чего не говорю, и даже за манерой молчать.

Посттравматическим результатом моей встречи с Болтом и Бебетой стал стойкий страх, охватывающий меня, едва я выхожу из камеры. Я опасливо изучаю все окружающее – позади себя, по сторонам, и я все время настороже. Издалека вижу Болта, который занимается своими делами и делишками; он отворачивается, вроде бы не узнавая меня. Я для него – только одно из дел. Мое существование снова обозначится в его глазах, только если он получит новый заказ, и единственное, что его заинтересует, – это как далеко он должен зайти и сколько за это получит. Что до Бебеты, при встречах он мне безмятежно улыбается и поднимает руку ладонью ко мне, как я ему и показывал, он очень доволен, что может со мной поздороваться, как если бы тот факт, что при его участии мне расплющили все пальцы, установил между нами более сердечные связи. То, что произошло в прачечной, уже частично стерлось в его спинном мозге, который служит ему головным.

Жером вынужден признать, что я не слишком разговорчив. Он-то сам говорун, без болтовни не может, зато я пребываю в меланхолии. Возможно, все дело в лекарстве. Я все еще пережевываю «сообщение». Разумеется, меня больше беспокоит продолжение. В сущности, истинное «сообщение» в этом и заключалось: «мы только начали».

Господи, я совершенно не представляю, что делать.

С самого начала я действую, не зная, чем это все закончится.

С самого начала это была лишь череда краткосрочных стратегий.

Я без конца импровизирую.

Я реагирую только на то, что у меня перед носом.

Я огребаю по полной, едва меня сюда привозят, но потом нахожу старшего прапорщика Мориссе и добиваюсь его защиты. Мне ломают пальцы, но потом я устраиваюсь так, что меня переводят в камеру на двоих, в секцию, которая лучше охраняется.