Пьер Леметр - Темные кадры

Я снова давлю на педаль газа.

Район Дефанс.

Поднимаю глаза. Наверху стеклянной отсвечивающей башни вращается вокруг собственной оси огненно-золотая вывеска с логотипом и названием «Эксиаль-Европа». Следует ожидать, что по ночам она превращается в знамение Божье и огромным сияющим лучом озаряет мир.

Машина Поля Кузена оборудована устройством, которое дистанционно открывает въезд на паркинг. Уже около 20:00, но на втором уровне, отведенном для руководящих работников, большинство мест еще занято. Бокс номер 198 автоматически освещается при приближении моей машины, алюминиевый столбик уходит в пол. Паркуюсь и решительным шагом направляюсь к лифту. Камеры отслеживают каждое мое движение. Они повсюду, просто невозможно сосредоточиться. Нужное направление не вызывает у меня никаких сомнений, поэтому я без колебаний нажимаю кнопку, которая направляет кабину на последний этаж небоскреба. Со времен Сотворения мира именно там располагаются боги.

Стильный лифт, постмодернистский дизайн, роскошь, мягкий отраженный свет, ковры. В своем помятом отжившем костюме я выгляжу оборванцем. По мере мелькания этажей меня охватывает тревога.

Вот так проигрывают битвы.

Правила менеджмента гласят: выявить в собственном поведении фантазматические элементы и всегда отдавать предпочтение реальному и измеримому.

Я делаю глубокий вдох, но ничего не помогает. Александр Дорфман, ведущий французский предприниматель, столп европейской промышленности, назначил мне встречу. Встретиться лицом к лицу с человеком, олицетворяющим такую власть, – да, меня это впечатляет. Мысленно перебираю все свои аргументы. Одно сомнение гложет, не давая покоя: зачем он решил меня увидеть?

В этом нет никакого смысла.

Ему достаточно было передать инструкции, причем вполне анонимно. Это безумная неосторожность с его стороны – предложить мне встречу. Я уверен, что он не в курсе деталей похищения Николь, он достаточно платит Фонтана, чтобы иметь право ничего не знать и таким образом избегать любой юридической ответственности.

Откуда же взялась эта потребность лично выйти на арену?

Наверняка есть что-то, о чем я не подумал. Какая-то карта в колоде крапленая, а я ее не заметил. Внезапно возникает уверенность, что он раздавит меня одним ударом кулака. В порошок сотрет. Нагишом по миру пустит. Абсолютно невозможно с такой легкостью победить, когда тебе противостоит подобный человек. Никогда такого не бывало. Я поднимаюсь на эшафот. Вот в каком расположении духа я пребываю, когда дверцы лифта открываются. Я уже наполовину побежден. Перед глазами будто легкая дымка, сквозь которую проступает лицо измученной Николь. Я сам выхожу на последнем этаже совершенно опустошенным.

На этом уровне в секретарях мужчины. Молодые и дипломированные. Их называют советниками, помощниками. Один из них принимает меня с улыбкой выпускника Национальной школы администрации, крайне профессиональной. Лет тридцати, из тех, кто каждый год с друзьями отправляется на «Ночь пожирателей рекламы» [45]. Он в курсе. Президент сейчас меня примет.

Приемная вся в стеганой коже, коврах и обивках; я остаюсь стоять. Я знаю правила ожидания: долго томить посетителя на медленном огне. Стараюсь дышать глубоко и спокойно, но мой пульс наверняка зашкаливает за сто двадцать ударов в минуту. Нет, я не знаю правил ожидания, потому что их не существует: полминуты спустя дверь распахивается.

Меня просят войти.

Молодой советник испаряется.

Первое, что мне бросается в глаза, – невероятная красота освещенного города за огромными застекленными проемами. У бога неплохой вид на мир. Наверняка поэтому ему и нравится его работа. Александр Дорфман неохотно выбирается из-за письменного стола, слишком поглощенный содержанием папки, от чтения которой его оторвал мой приход. Августейшим жестом снимает очки. Его лицо преображается, он посылает мне улыбку, тонкую, как клинок.

– А, господин Деламбр!

Его голос сам по себе является инструментом подчинения. Идеально отработанный, вплоть до мельчайших оттенков интонации. Дорфман делает несколько шагов ко мне, тепло пожимает руку, придерживая меня за локоть другой рукой, и ведет меня в тот угол, где устроена небольшая гостиная со стенами, заставленными книгами, подбор которых гласит: «Я великий босс-гуманист». Я сажусь.

Дорфман садится рядом. Без церемоний.

То, что я ощущаю, неописуемо.

У этого человека сумасшедшая аура.

Бывают такие люди – электризующие. От них исходят волны.

Дорфман воплощает мощь, так же как Фонтана воплощает угрозу. Дорфман – пульсация чистого господства.

Если бы я был животным, я бы зарычал.

Стараюсь вспомнить, каким он был в день захвата заложников, когда молча сидел на полу. Но мы уже не те же люди – ни он, ни я. Мы вернулись в нормальные обстоятельства. Социальная иерархия вновь вступила в свои права. Я не уверен, но мне кажется, что причину, по которой мы оказались сегодня лицом к лицу, следует искать именно там: в том, что я заставил его пережить.

– Вы играете в гольф, господин Деламбр?

– Э-э-э… нет.

Верно и то, что в тюрьме стареют быстро, но неужели я уже выгляжу как тип, играющий в гольф?

– Жаль. Мне пришло в голову сравнение, которое отлично резюмирует нашу ситуацию. – Он делает жест, как будто сгоняет муху. – Ну да ладно.

Напускает на себя огорченный вид и разводит руками, заранее извиняясь:

– Господин Деламбр, у меня очень мало времени…

Он широко мне улыбается. Сторонний наблюдатель решил бы, что он искренне мне сопереживает и нас объединяет глубокое внутреннее родство, что я его самый дорогой друг и что он с радостью поговорил бы со мной как можно дольше, если бы обстоятельства позволяли.

– Я тоже спешу.

Он одобрительно кивает и умолкает. Долго разглядывает меня в полной тишине, всматривается, не упуская ни одной детали, изучает меня без малейшего стеснения. Наконец его непроницаемый взгляд сталкивается с моим. Нескончаемые секунды. Меня они пробирают до судорог в желудке. В эти мгновения я переживаю в концентрированном виде полный набор профессиональных страхов, какие мне только довелось испытать. В области устрашения Дорфман настоящий эксперт: наверняка он терроризировал, садистски мучил, запугивал, заставлял паниковать и доводил до желания выпрыгнуть из окна бесчисленное количество сотрудников, секретарей и советников. Вся его личность суть комментарий к простой и очевидной истине: он жив, потому что убил всех остальных.

– Хорошо… – произносит он наконец.

И тогда я понимаю, зачем я здесь, перед ним.

С технической точки зрения это ничем не оправдано, с практической – крайне нежелательно. Но он хотел удостовериться. Это дело с самого начала было противостоянием двух человек, которые фактически никогда не встречались, за исключением нескольких минут, в течение которых я держал беретту у его виска. Не в привычках Дорфмана заключать сделки в подобной форме.