Сергей Майоров - Она назначает жертву

Рыбак шумно выдохнул и заявил:

— Ствол, конечно, не мой. Тут и соображать нечего. Сокольский до такого никогда не опустится — в людей в родном городе палить. А что на меня валит, так я не в обиде. Как ваш брат работает, так… Тут в чем угодно признаешься. Значит, не было у человека другого выхода. Он думал, что меня достать все равно невозможно. Хотя неприятно, чего уж тут душой кривить. А что за события в городе, Иван Дмитриевич? Что в тихом Старооскольске творится? Сначала троих, потом двоих… Передел?

Лисин усмехнулся, тут же стер рукой улыбку с лица и посоветовал:

— Сходите домой, примите душ, отдохните. Я после перелета сам еле на ногах держусь. С моим ростом сидеть в кресле двенадцать часов — смерти подобно. — Лисин лукаво посмотрел на Даддли. — Вы меня чаем не напоите?

Интересно, у них, у русских, это в порядке вещей? Ни один уважающий себя канадец не будет напрашиваться в гости с такой настойчивостью. В Канаде не принято ходить в гости без приглашения, а уж требовать, чтобы тебя чаем напоили!.. Россия нравилась констеблю все меньше и меньше.

— Конечно, — тотчас ответил Даддли, которому хотелось добавить: «…не напою». — Мой дом всегда к вашим услугам.

— Ваша жена готовит превосходный чай.

— Она берет цейлонский, смешивает его с мятой, душицей и хмелем. Получается неповторимый вкус.

«Да, — подумал Лисин. — Действительно неповторимый. Если не ошибаюсь, в московских аптеках такая смесь именуется «Сбор успокоительный № 3». Миссис Даддли вечерами гасит сексуальные порывы своего супруга, дабы тот не посягал на нее ночью. Для Зинчука же больше останется».

В доме русский следователь тоже оказался не самым тактичным визитером. Где это видано, чтобы гость гонял хозяина то за дипломом об окончании полицейской академии, желая взглянуть на него, то за пистолетом, чтобы сравнить его со своим, то за тоником для виски, то за льдом. Если бы не очевидная несостоятельность этой версии, то можно было предположить, что в то время, пока Фрэнк Даддли бегал за разными безделицами и стаскивал их в зал, как сорока в гнездо, русский следователь охмурял его жену.

Лисин продуктивно использовал отсутствие туповатого констебля. Из тех обрывков разговора, которые Эльзе Даддли удалось собрать и склеить в виде представления о будущем, ей стало ясно, что человек, которого водит в гости ее супруг, не так уж прост. Скорее это он водит мужа к ним в гости.

Эльза поняла, что может избежать огласки и, как следствие, не прослыть в городке похотливой самкой, что было бы сравнимо с изгнанием из рая. Она сдалась и стала общительней.

Если бы не муж-придурок, который в последний раз арестовывал кого-то лет шесть или семь назад, но сейчас рассказывающий русскому о криминогенной обстановке на восточном побережье Канады, то ее разговор с приезжим красавцем занял бы гораздо меньше времени. Быть может, он успел бы ей даже понравиться. Но сейчас ей было не до флюид. Русский выпил чай, похвалил виски, к которому едва притронулся, и вышел. Он даже не предложил Фрэнку проводить его до участка, как это случилось неделю назад.

В аэропорту произошло недоразумение. Зинчук исчез.

— Мистер Элиотт, российская прокуратура настроена столь решительно, что так можно и… Словом, до протеста моего правительства не так далеко, как вам думается. Не поймите меня превратно, мол, приехал и запугивает на чужой земле, но хотелось бы, так сказать, проститься на доброй ноте, не заявляя всяческих протестов. Где Зинчук?

Николай Федорович был оставлен под присмотр Фрэнка Даддли и еще одного констебля, которого все звали Ким. У него был раскосый взгляд и желтая кожа. На его фоне удивление констебля Даддли тем обстоятельством, что в Канаде появилась русская выдра, выглядело совершенно неуместным. Зинчук ушел в туалет и исчез.

В туалете аэровокзала его не оказалось. Десять минут, которые потребовались Лисину для оформления документов, Зинчук использовал по своему усмотрению, весьма непонятному для всех и очень даже ясному для следователя. Окно в уборной было открыто, кабинки пустовали. Лисину сразу захотелось задать вопрос: а куда он мог, собственно, податься? Броситься в океан? Уйти в лес?

Следователь прыгнул в пикап Даддли, попросил его обогнуть аэродром и выехать на какую-нибудь важную трассу. В России такие именуются федеральными.

Даддли долго соображал, что такое федеральная трасса, прикидывал, как она может выглядеть. Лисин не выдержал. Он почти кричал, когда объяснял, что надо выехать на дорогу, ведущую в Монреаль или Оттаву. Констебль с интеллектом лесоруба наконец-то понял, что от него требуется.

Зинчук был замечен в трех километрах или двух милях на запад от Фрейшер-Бея. Он показывал водителям всех автомобилей, проезжающих мимо, большой палец правой руки, левой удерживая сумку.

Увидев знакомый пикап, Зинчук опустил руку и встал как вкопанный.

— Вам куда? — осведомился Лисин, высунув голову в приоткрытое окно.

Зинчук куснул губу, погладил бородку и промямлил:

— Испугался я. Понимаете, струхнул.

Он забрался в кабину, долго молчал, потом не выдержал, потрогал следователя за плечо и сказал:

— Бывает же такое, а? Ни в чем не виноват, а боишься. — Рыбак заметил на взлетной полосе самолет местной авиалинии, собирающийся доставить их в Оттаву, и добавил: — Знаю ведь, что невиновен, а страх такой, что прямо шкура дрожит. До чего же можно людей довести!..

Самолет с Лисиным и Зинчуком на борту поднялся в воздух в восемь вечера. В двенадцать они были в Оттаве.

В час ночи «Боинг» отправился в столицу России. В Шереметьеве их встретила «Волга» с Сидельниковым за рулем и Юштиным.

Старооскольск им был не рад. Небо заволокло тучами, повалил тяжелый снег.

— Мне не терпится встретиться с Сокольским, — сообщил Зинчук. — Он увидит меня и во всем сознается. Это меня и радует, и огорчает. Таких людей теряем!.. Афганский синдром доконал всех. Я все пытаюсь забыть о той войне в море. Быть может, для этого и сбежал на край света. Но вы не представляете, Иван Дмитриевич, как иногда хочется выйти в поле, распластать руки, лечь на землю и слушать биение ее сердца…

— Эка вас понесло! — удивился Лисин, пропуская рыбака в кабинет, где, судя по звукам, уже находились люди.

Зинчук переступил порог, сделал два шага, суетливо улыбнулся незнакомцу в форме юриста второго класса и вдруг стал недвижим.

В углу на стуле сидел Варравин. Его правая рука была пристегнута браслетом к батарее центрального отопления. В левой он держал сигарету и курил, иногда сжимая фильтр дрожащими губами.

— Рома?.. — только и смог выдавить из себя Варравин. — Ты здесь? А где Сокольский?

— При чем тут Сокольский? — пробормотал Варравин.