Йорген Брекке - Царствие благодати

В 23:30 они оставили машину в гараже семьи Невинс между маленьким японским автомобильчиком и еще одним свободным местом. Они поднялись прямо к Шону. Он жил в большой комнате с окном, выходящим в заросший сад, который спасал от взглядов соседей, но не от дневных солнечных лучей. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать, напомнившая Фелиции комнату ее родителей. Все остальное тоже оказалось похоже — все, кроме температуры.

В остальном доме поддерживалась прохлада, только в комнате Шона царила жара. Кондиционер выключили, а окно было распахнуто, чтобы с улицы в комнату входил густой и влажный воздух.

— У меня есть маленькая странность, — сказал Шон, — мне лучше спится в жару.

Фелиция улыбнулась.

— Если тебе слишком жарко, мы можем раздеться.

У Фелиции перехватило дыхание.

— Лучше выключи свет, — попросила она.

Все это больше не казалось правильным. Они разделись в темноте. Шон — быстро и сноровисто, словно готовился ко сну. Фелиция — медленно и нерешительно. Никак не получалось расстегнуть лифчик. В какой-то момент она вдруг испугалась, что Шон, лежащий возле нее на кровати и полностью раздетый, решит ей помочь. Если бы он это сделал, с ней случилась бы истерика. Но он просто лежал в тишине, темный силуэт в темноте, и она даже не знала, смотрит он на нее или закрыл глаза. Наконец она избавилась от лифчика. Трусики она решила оставить. Легла рядом с ним на кровать и потянулась его поцеловать. Он не ответил на поцелуй. Вместо этого он взялся за резинку от ее трусов и рванул. Она лопнула.

— Так-то лучше. — Его голос изменился до неузнаваемости. Он рвал и рвал ее трусики до тех пор, пока они не слетели сами. Тогда он, рассмеявшись, бросил на пол разорванную в клочья тряпку.

Капли пота на коже вдруг показались ей ледяными.

— Нет, этого я не потерплю. — Она села в кровати.

— Да что с тобой такое? Всем девчонкам нравится немного грубый секс. Не так, что ли?

— Нет, совсем даже не нравится. — Фелиция почувствовала, что ее голос дрожит. Она хотела говорить решительней, но ничего не получалось.

— Только попробуй уйти. Слышал, что ты стопроцентная динамщица. Знаешь, со мной этот номер не пройдет.

Фелиция не верила собственным ушам. И как она могла хотеть оказаться в постели с этим идиотом, который теперь лежит рядом? Она отвернулась, чтобы встать. Но не успела она спустить на пол ноги, как он поднялся и одной рукой ухватил ее за волосы, а другой раздвинул бедра и быстро проник во влагалище. Низ живота пронзила острая боль. А он резко вынул руку.

— Вот черт, ты же суше сортирной бумаги! Ну, раз не хочешь трахаться, придется тебе, черт подери, как следует у меня отсосать.

Он потянул ее за волосы. Она закричала. От страха и от злости. И поняла, что кричит как ребенок.

— Отпусти мои волосы, ублюдок! Я все сделаю, идет?

— Так-то лучше. Чертова шлюха.

Фелицию трясло от ярости, но она проглотила подступивший плач. Нет уж, слез от нее он не дождется. «Надо только сделать это, а потом я пойду домой», — подумала она.

Она наклонилась и открыла рот. Он тут же вошел в нее. Толчки были сильными и ритмичными. Каждый раз, подаваясь назад, он будто высасывал из нее что-то. И каждый раз он испускал тяжелый стон. Наконец он кончил. Она попыталась отвернуться, но он держал ее голову и заставил взять сперму в рот. Глотать она не стала. Опустошенный, он ее выпустил. Фелиция рухнула было на кровать, но вскочила так быстро, как только могла. Сгребла с пола платье и натянула на себя. Быстро обулась. Шон лежал на кровати, закинув руки за голову.

— Надеюсь, тебе было так же хорошо, как и мне. — Он смеялся.

Она пощупала языком сперму, которая все еще была у нее во рту. И плюнула прямо ему в лицо.

— Говнюк гребаный, — холодно и спокойно сказала она. Развернулась и выбежала из дома, чувствуя облегчение от того, что он не стал ее догонять.

Всю дорогу до дома на Моньюмент-авеню-парк Фелиция шла пешком. Она дрожала всем телом, хотя ночь была душной и теплой. Гнев то и дело сменялся парализующим ощущением опустошенности, которое несколько раз заставляло ее останавливаться прямо посреди дороги. Она снова и снова задавала себе один и тот же вопрос: как можно было так ошибиться в человеке? Из-за красивых глаз? Чертов псих ненормальный. А она взяла и позволила сделать с собой такое. И кто она после этого?

Поднявшись к себе на второй этаж, она заметила свет в гостиной. Отец недавно вернулся с ночного дежурства. У нее в гостиной сидел полицейский, но пойти и рассказать ему, что ее сейчас изнасиловали, было совершенно немыслимо. Она просто не могла. Невозможно, и точка. В этот миг ее обожгла догадка. Шон знал об этом. Знал: она ни за что не обратится в полицию, не осмелится рассказать об этом своему собственному отцу. От этой мысли ее затошнило так, как никогда не тошнило прежде. Она прокралась мимо двери гостиной в ванную и засунула два пальца в рот, вызывая рвоту. Старалась делать все как можно тише, чтобы папа ничего не услышал. О матери она не беспокоилась. Та уже спит, и в крови у нее растворена таблетка снотворного. После рвоты Фелиция почистила зубы. Раз двадцать прополоскала рот, и только после этого проскользнула из ванной к себе в комнату. «Папа решит, будто я вернулась пьяная, — подумала она. — Хотя какое это теперь имеет значение?»

В ту ночь она не сомкнула глаз — лежала и пялилась в потолок, чувствуя одновременно и жар, и озноб. Она думала о том, что все пропало. Ей скоро исполнится восемнадцать, через две недели она закончит школу. Но теперь она вряд ли еще хоть раз туда пойдет. Мысль снова увидеть Шона Невинса, естественно, была для нее невыносима, но и взглянуть в глаза подругам казалось не легче. Думая о Сьюзен и Холли, она испытывала странную смесь стыда и злости. В каком-то смысле она сохранила девственность, но потеряла все остальное. Осенью она должна поступить в колледж, завести новых друзей, может быть, найти любимого, уехать. Теперь ничего из этого не выйдет.

В пять часов утра она проскользнула в ванную и украла две маминых таблетки от бессонницы. Проглотив их, она мгновенно уснула и проснулась только далеко за полдень. Родители не стали ее будить.

В ушах шуршало, как в больших раковинах, если приложить к ним ухо, — говорят, это эхо прибоя. На смену дрожи в руках пришло тупое онемение. Волнами накатывала тошнота; каждый раз, когда она пыталась встать с кровати, у нее кружилась голова. Чем ближе к вечеру, тем хуже ей становилось — точь-в-точь похмелье, только наоборот. Когда Фелиция в воскресенье не вышла к обеду, к ней зашла мама, присела на край кровати и погладила ее по волосам. Рука у нее была ледяная.

— Фелиция, ты не заболела? — Мама искренне беспокоилась и наверняка уже заметила: в комнате дочери перегаром не пахнет.