Андрей Кивинов - Принцип вины

Мухин снова взял тайм-аут, пытаясь побороть замешательство. Разговор поставил его в тупик. Гости заметили, что хозяин кабинета уже не так уверен в своей правоте.

— Ну… Это еще проверять надо… А потом, был один нюанс… — Он понизил голос. — Григорьев с моим человеком в камере сидел. Ну, вы понимаете…

— Понимаем, — кивнул Любимов.

— И признался ему, что тещу хлопнул… Как мы и думали. Она не хотела заяву из суда забирать, он ее и приложил. А потом разбой инсценировал.

Плахов почти с жалостью посмотрел на человека, который вверился показаниям «наседки».

— Ты человечку-то своему веришь?..

Хозяин кабинета вспомнил своего информатора. Пропащий человек, но дело свое знал хорошо.

— А чего ему врать было?.. Не, мужики, сами посудите: если б там какие сомнения были, разве б до суда дошло?.. Сколько Григорьеву дали, не в курсе?..

— В курсе… Вышку, — жестко ответил Любимов.

Лицо Мухина изменилось. Судя по всему, информация задела за живое.

— Круто… Хотя по тому времени — вполне. Особенно если не признался.

— Во-во… Мы пока информацию придержим, а ты прикинь на досуге. Все ли чисто было.

— Только не долго… — Плахов поднялся со стула.

Когда за гостями закрылась дверь, Мухин дал волю эмоциям. Обхватив голову руками, он облокотился локтями о полированный стол. «Получается, я отправил на тот свет невиновного человека?..» Эта мысль как-то не вмещалась в сознание, не соотносилась с привычным образом самого себя. Он отчаянно цеплялся за детали расследования, говорившие в его пользу, но уже понимал: оправдаться перед операми — это одно, а жить с этим грузом — совсем другое.

В том деле имелись нестыковки, и он о них прекрасно знал. Но был уверен в своей правоте. Получалось, что солгал Марченко — ничтожество, которое он в глубине души презирал… Но зачем, какой в этом был смысл?!

Этот вопрос он собирался задать ему лично.

Трудно объяснить иностранцу слово «ханыга», но достаточно показать такого человека, и любому сразу станет ясно, о чем или, вернее, о ком идет речь. Здесь важен визуальный ряд, наглядный образ, и Боря Марченко являл его в полной мере. Морщинистое, рано состарившееся лицо, мешки под глазами, особый страдальчески беспокойный взгляд, свойственный хроническим алкоголикам, — весь этот классический набор он носил как визитную карточку ханыги.

Рынок гудел обычной суетой. Но из соображений экономии Боря предпочитал туда не соваться. Он торговал поблизости, на нейтральной территории, там, где выстраивались старушки со своими банками солений, вязаными носками и пуховыми платками. На одном плече Марченко болталась пара ботинок, позаимствованная с обувного склада, через другое был перекинут старый рюкзак с бутылками.

Боря чувствовал себя неважно. Трубы горели, а его обувка вот уже второй час не пользовалась спросом. В голове вызревала предательская мысль, а не плюнуть ли на торговлю, вместо этого просто сдать бутылки, взять две-три «Льдинки», поправиться и уйти пировать с грузчиками из универсама. У них всегда имелась закуска, а к вечеру, глядишь, стакан нальют. Он решил постоять еще часик, сбавить цену и озвучить рекламный слоган собственного сочинения:

— Купи ботиночки скорей и сэкономь пятьсот рублей!.. Отдам по дешевке!.. — приставал он почти к каждому, кто проходил мимо.

Мухин увидел старого знакомого почти сразу. Подавив желание сразу набить ему морду, он приблизился к своему бывшему информатору, с трудом выжав из себя кривую улыбку.

— Здорово, коробейник!

Марченко вздрогнул, обернулся, на лице заиграло давно знакомое Илье выражение: свойственная тюремным холопам смесь ненависти, страха и подобострастия.

— Ой, Илья Сергеевич… Здрасьте… Ботиночки не желаете?

— Нет, я таких дорогих не ношу. Пойдем-ка… Разговор есть.

Внезапное появление бывшего «начальника» Боре не понравилось — это не сулило ничего хорошего. Однако, подчиняясь годами вдолбленному стереотипу, он покорно побрел в сторону гаражей.

Мухин оглянулся: место пустынное, хорошо просматриваемое…

— Слушай Боря, ты с Григорьевым работал, помнишь? Ну, того, что за убийство тещи сидел?..

Марченко сделал удивленное лицо. Но Илья сразу понял, что бывший информатор все прекрасно помнит.

Отработанным движением он нанес несильный, но очень болезненный удар по носу. Марченко отбросило на стену гаража. Он сполз вниз, размазывая по лицу кровь. Бывший опер схватил ханыгу за грудки, приподнял на ноги, стараясь не дышать мерзким запахом перегара.

— Ну что, вспомнил, гнида?!

— Илья Сергеевич, столько лет прошло, разве всех упомнишь… — Марченко постарался разжалобить драчуна.

— А я подскажу!.. — Лицо Мухина исказила гримаса ярости.

Следующий удар пришелся по правому уху. Марченко попытался сползти вниз, но этот маневр не получился — опер крепко держал его за грудки.

— Григорьев Валентин! Ты с ним в камере ночевал. Помнишь?!

Следующий удар пришелся по левому уху.

— А он тебе сказал, как тещу убил. Молотком. Вспомнил?! — Мухин замахнулся для очередного удара.

— Да, да… Не бейте!.. — заслоняя лицо руками, жалобно закричал бывший агент.

Ярость, ненависть, презрение — в тот момент Илья не пытался разбираться в своих чувствах. Перед ним стояла задача выбить правду, и он не сомневался в успехе.

Судя по чугунному тону, которым разговаривал бывший опер, Марченко понял: Мухин настроен очень серьезно — лучше сказать всю правду. Забьет еще…

— Быстро «колись», как дело было, — нехотя опустив кулак, жестко прохрипел Илья. — Начнешь вилять — похороню. На мне уже погон нет!..

Марченко, который в ту минуту смахивал на собаку, побитую хозяином, еще не оставил надежды разжалобить Мухина:

— Да, да… Я понял…

— Так говорил он тебе это или нет?..

— Нет… Сказал, домой пришел, а она готова… — Борис, весь сжавшись, произнес роковую фразу.

Илья на мгновение застыл, пытаясь осмыслить эти слова:

— Чего ж ты меня подставил, гнида?! Деньжат решил срубить?! За ценную информацию… — Удар по животу заставил Марченко согнуться пополам. — Так?!

При всем желании информатор ответить не мог.

— Я тебя спрашиваю?! — Мухин уже не вполне контролировал свою ярость.

— Да… — наконец выдохнул Марченко.

Илья снова схватил пьянчугу и процедил сквозь зубы:

— Ну ты и сучонок… Из-за бутылки мужика к стенке поставил…

— Без доказухи бы не поставили…

— Верно… — Мухин поморщился от омерзения. — Только я тебе, шкура, поверил, поэтому и «липанул» чуток…

Он оттолкнул от себя ханыгу, и тот мешком свалился на землю. Тому бы помолчать, но Марченко стало обидно:

— Сами в дерьме, а я крайний…

Эти слова резанули по самому сердцу. Мухин чувствовал, что этот моральный урод прав, а признавать свою вину было обидней всего.