Татьяна Степанова - Black & Red

– Я ездил в Египет.

– Вы тонули?

– Нет.

– Вас пытались утопить?

– Да.

– Вас хотели убить?

– Да.

– В Египте, на Ниле?

– Нет. Маленькая речка, совсем маленькая речка, наш лагерь был на берегу.

– Какой лагерь?

– Детский. Мать меня отправила на лето. У нее появился мужчина, и я мешал им… я мешал… Я был там один, совсем один, и некому было меня защитить.

– Сколько вам было лет тогда? – спросил Деметриос обескураженно: неужели и эта его «теория», как и теория «барабанщика», лопнула как мыльный пузырь?

– Двенадцать. Я был один там. А их было четверо, все старшие. Они всегда ходили вместе, группой. Они встретили меня после отбоя на берегу. Я не знал тогда, ничего еще не знал, я не был слабым, но их было четверо. Если бы они только избили меня…

– Что они сделали?

– Сшибли меня с ног, поставили на колени. Двое держали меня, а один… он расстегнул свой ремень, спустил брюки и… Я не хотел, я бился с ними, дрался. Они схватили меня, потащили в воду и начали топить, вытаскивали из воды за волосы и снова топили, пока я не сдался им. Пока не сдался… Они делали это со мной по очереди… Сопели, ржали, а я давился, не мог даже выплюнуть… А на следующий день они подкараулили меня в душе и опять… Включали горячую воду в кране, кипяток, и держали меня, пока я не… Там, в душевой, они изнасиловали меня, и я… я об этом никому не сказал. Мать приезжала повидаться на выходные, я и ей не сказал… не признался.

– Почему?

Ермаков молчал, взгляд его был пуст.

– Почему?

– Я не знаю… мне это понравилось… не сразу, потом, это же было еще много раз, продолжалось. И я уже не сопротивлялся, и они не грозили, что утопят меня. А затем у меня болела задница и спина болела, а врач лагеря решил, что я застудил почки, перекупался, и меня отправили домой… Потом я часто думал об этом… было стыдно, но я хотел… Было стыдно, страшно, но я хотел…

– Хотите до сих пор?

– Я мужчина.

– Вы красивый мужчина. Вы знаете, что вы очень привлекательны?

– Я лучше умру.

Деметриос встал, подошел к нему. Он мог торжествовать: сеанс гипноза удался. Но вместо торжества были лишь жалость и сострадание. А тот прежний жгучий профессиональный интерес пропал.

– Это было и прошло, – сказал он. – Прошло. Вы слышите?

– Это было со мной.

– Это было со многими до вас. И это прошло, – повторил Деметриос. – Кончилось. И в этом нет никакого позора. Вы сейчас проснетесь.

– Да.

– Вы проснетесь на счет «тринадцать». Я начинаю считать: раз… два…

Когда он произнес «тринадцать», Ермаков глубоко вздохнул. Пошевелился.

– Ну вот и все. Запомните, в этом нет никакого позора, – повторил Деметриос.

– В чем?

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. – Ермаков огляделся. – А что? Что было-то? Я уснул?

– Вы уснули и разговаривали во сне. У меня такое правило, пациенты должны знать, что было с ними в процессе гипнотического сеанса. – Деметриос вытащил из ящика диктофон, перемотал, однако, не всю пленку. – Вот послушайте. Только спокойно. Бояться больше нечего, нарыв лопнул. Вы слушайте, а потом мы с вами обсудим это. Я пока кофе сварю покрепче, чаем зеленым тут не обойдешься.

Он закрыл дверь кабинета, оставляя Ермакова наедине с записью. Когда кофе сварился, он положил в одну из чашек маленькую голубую таблетку – из такой же упаковки, которую до этого дал Оксане для Владимира Жуковского.

Катя была вызвана в управление по тревоге поздно вечером в субботу, как и все члены следственно-оперативной группы. Перестрелка в центре Москвы на Пятницкой улице и бешеная гонка по набережным – подобного не было давно.

– Такой наглости с девяностых не припомню. Таких фортелей, таких кренделей, – полковник Гущин был в бешенстве.

Гроза бушевала. И в прямом, и в переносном смысле. В ночном небе полыхали молнии, гремели раскаты грома. Гущин стучал кулаком по столу: упустили, прошляпили! И все это тонуло в шуме ливня – обильного, как потоп.

К утру поступило сообщение из института Склифосовского, куда срочно был доставлен раненый фигурант. Его прооперировали, но состояние его оставалось крайне тяжелым.

– Ни фамилии, ни адреса свидетеля мы не знаем. – Гущин обращался ко всем, ко всему оперативному штабу и персонально к старшему лейтенанту Должикову, вид которого красноречиво свидетельствовал о том, что бой на Пятницкой был тяжелым. – Кто такой этот Гена, какое отношение имеет к Лукьяновой, какие деньги она ему была должна?

– Он сказал, за квартиру, – буркнул Должиков. – Мы хотели его сюда в управление привезти, чтобы допросить спокойно.

– Допросили так, что он вон, в реанимации, концы отдает. – Гущин не терпел оправданий. – Почему действовали без прикрытия?

– Вы же сами сказали, товарищ полковник, я же докладывал вам.

– Я приказал действовать по обстановке, спокойно и не лезть на рожон. Прояснить ситуацию сначала надо было, а не руки свидетелю крутить!

– Но этот на мотоцикле… он все равно стрелять бы начал, даже если бы мы и не стали свидетеля забирать, вы же не видели его – это настоящий киллер.

– Итак, подводим итоги плачевные. – Полковник Гущин объявил это в семь часов утра в воскресенье – было уже 31 августа, – и ливень сошел на нет, умыв спящую Москву. – Итоги подводим: полный провал операции. Свидетель показания давать не может, и когда к нему способность понимать и говорить вернется после такого ранения – один бог знает. Приметы нападавшего такие, что ловить, в сущности, по ним некого: субъект в мотоциклетном костюме, в шлеме, марка мотоцикла не установлена. Адрес квартиры, о которой упоминал свидетель, неизвестен. Вряд ли это квартира Лукьяновой в Красногорске – она ведь сама была ее хозяйкой. Насчет оружия, из которого стрелял убийца, – две пули у нас есть, баллист обещал часам к двенадцати предоставить данные экспертизы.

Ожидая заключение экспертов, Катя сидела у себя – пыталась работать, но сочинение статеек для полосы «Криминальный вестник» шло туго: бессонная ночь, слипающиеся глаза. Чтобы взбодриться, отправилась в «Макдоналдс» в Газетном, что напротив телеграфа. Напилась кофе, набрала с собой в кулечки фастфуда. Вернувшись, зашла в розыск, заглянула в кабинет, где в мрачном одиночестве сидел антигерой дня – старший лейтенант Должиков.

– Не вешайте носа, коллега, – на правах капитана и старшего товарища Катя могла себе позволить быть великодушной. – Нате вот, подкрепитесь.

Должиков принял кулечек вредного фастфуда.

– А как, интересно, мотоциклист мог узнать о том, что этот Гена встречается с вами? – спросила Катя. – Я вот все об этом думаю. Выходит, он следил за ним? А на кого Гена похож?

– Ну как на кого – обычный мужик, не блатной – это точно, не из нашего контингента. – Должиков бигмаком заедал фиаско. – Сумка у него, вроде с работы ехал, сказал, что ему удобно встретиться на «Новокузнецкой», насчет курса доллара чего-то там говорил… Не работяга, а скорее технарь… такие раньше в НИИ да в КБ разных штаны протирали. Документов при себе у него никаких, только единый проездной и сезонка на электричку. Собирался он после встречи со мной идти в метро…