Карел Михал - Шаг в сторону

Я был озадачен. Старик не настроен на продолжительную беседу, а ничего конкретного я не мог ему сказать. И все-таки мне казалось, что часы доктора Вегрихта были какой-то ниточкой. Мне не хотелось бросать это дело. Ну, разве докажешь что-нибудь человеку, если у него болит живот, пусть даже это вообще-то разумный человек.

Я вспомнил, что от отпуска у меня осталось еще дней десять. Не то чтобы я был каким-то энтузиастом, но уж если меня что-нибудь заинтересует, я не люблю бросать начатое. Я сказал Старику про этот отпуск, и он мне подписал заявление, потому что возразить ему было нечего. Теперь все было в порядке. Ципрбург — хорошее местечко, хотя обычно отпуск я провожу на реке. Ну, ничего.

Впрочем, вода там тоже была. В подвалах. И если бы я за все это время ничего не выяснил, то мне по крайней мере не пришлось никому объяснять, что я действительно не превращаю свои командировки в загородные экскурсии.

Старик опять пустился в разговор о своем животе и просил лекарства, так что я поспешил с ним попрощаться.

В коридоре я встретил Вильду Бахтика.

— После обеда физическая подготовка, — сказал он.

Я ему говорю, что у меня отпуск.

— Ну, отпуск-то у тебя, наверное, с завтрашнего дня.

Я говорю, что нет, что уже сегодня, сейчас, в эту минуту, я нахожусь в отпуске. Вильда многозначительно хмыкнул.

Думаю, что ему до меня нет никакого дела, но он слишком заботливый. Однажды у меня было свидание в одном погребке. Но «она» почему-то долго не шла, и я сидел один с бутылкой вина и смотрел по сторонам. Вдруг в погребок влетает Бахтик. Увидел меня, не сказал ни слова и тут же выскочил. На другой день Старик вызвал меня к себе и стал расспрашивать о моей «неустроенной» жизни. Меня это заело. Старик же отлично знает, что на «неустроенную» жизнь у меня остается не слишком много времени. Я уверен, что он не сам до этого додумался.

Оформив отпуск, я начал собирать необходимые сведения. В деканате экономического факультета мне сказали, что Вацлав Кунц приблизительно год назад бросил учебу по собственной инициативе. Выдающимся студентом он не был, но поводов для исключения тоже не давал. Правда, вряд ли он мог рассчитывать на хорошее распределение, наверное, все из-за того же «длинного языка». Из Праги он выписался полгода назад, раньше здесь жил у каких-то родственников. Его отец был высоким начальником в министерстве школ и умер во время войны. Мать умерла пять лет тому назад. Была это, очевидно, типичная «приличная» семья.

Вера Ландова была членом Союза художников, окончила художественную академию. Ее квартира и ателье находились в районе Старого города, но в Праге она подолгу не жила. Часто выезжала реставрировать картины в провинцию. Один раз была организована выставка ее работ. Я не поленился достать каталог. Насколько я разбираюсь, были это какие-то безобидные пейзажики.

Дальше. Она уже лет пять назад развелась с мужем. Ее бывший муж — скульптор. Живет в Брно. Дворничиха сообщила мне, что он ужасный пьяница. Я сказал ей, что я двоюродный брат из Евичка.

Доктор Яромир Вегрихт до 1946 года был преподавателем истории и географии в гимназии в Праге. Потом он перешел в государственное управление по охране памятников. Постоянно он был прописан в Будейовицах. Как специалиста его очень ценили и уважали. Он даже написал какую-то книгу о южночешских замках.

Этим человеком я особенно интересовался. Поэтому зашел к одному знакомому преподавателю, который когда-то обучал меня иностранным языкам. Я надеялся узнать от него что-нибудь неофициальное о деятельности доктора Вегрихта в прошлом. Во всех учительских сплетничают за милую душу.

Старый господин очень обрадовался, увидев меня, потому что подыхал от скуки. Он налил мне чаю и спросил, чем я занимаюсь. Я сказал, что занимаюсь экспортом, не сразу же выкладывать людям, кто ты и что ты. А он мне на это сказал, что знание языков никогда не повредит.

Действительно, это не лишнее. Потом человек может ругаться на трех языках, если у него что-нибудь не клеится. Я выслушал его рассказ о неряшливой невестке и перевел разговор на другую тему. Пришлось сказать, что я познакомился в поезде с неким доктором Вегрихтом.

— Вегрихт, — удивился старик, — этот коллаборационист!

И пошло. Я узнал, что милый доктор прославился тем, что незадолго до окончания войны прочел лекцию об арийской расе в истории. В результате после революции его начали беспокоить, и Вегрихту пришлось уйти из гимназии.

Вот тебе и на!

Ну, это было почти все, что нужно. Я собрал чемоданчик и на другой день отправился в путь. Поехал я к обеду.

С утра выяснял, какие возможности существуют для проведения ремонта сводов в подвалах замков. Если бы я в Ципрбурге начал молоть какую-нибудь чушь, то можно было провалиться. Это бы напомнило тот случай из потрепанного детектива, когда у сыщика отклеились усы.

В Будейовицах я запасся продовольствием, чтобы не быть никому в тягость. Конину я не покупал. В Ципрбурге ее было больше чем достаточно. Вполне понятно. На шестьсот крон не разживешься, во всяком случае, на оленину не хватит.

На холм я еле полз — стояла жара, и я был навьючен, как верблюд.

Кунц лежал перед воротами в траве, заложив руки под голову. Рядом сидела пани Ландова и что-то рисовала в альбоме. Они курили одну сигарету. Меня приветствовали диким ревом, то есть взревел Кунц. Его подруга была слишком сдержанной для этого. Когда все радостные излияния окончились, я объяснил им, что должен был поторопиться. Проект следует сдать до конца года, чтобы вовремя составить смету.

Они потащили меня наверх, и я набил шкаф Кунца своими запасами. Заодно осмотрел его содержимое. Ничего подозрительного там, конечно, не было. Потом я спустился вниз умыться. Жачек как раз доставал воду из колодца и спросил приветливо:

— Вы уже снова здесь?

Мне удалось завязать с ним разговор. Он сразу подобрел, когда я достал сигарету.

— Ведь вы раньше были жандармом? — спросил я бестактно.

Жачек вытаращил глаза.

— Ага. В годы масариковского террора.

Ну ладно. Если нужно выбирать из двух людей, которым почему-либо не по душе наш строй, я скорее выберу свирепого Жачека, который хотя ни с чем не согласен, но и не притворяется, чем такого вот доктора Вегрихта, который, вероятно, вынужден был быть лояльным при всех режимах. Я не думаю, что небеса содрогнутся, если некоторые люди, имеющие так называемое особое мнение, выскажут его вслух. Поступки — это уже другое дело. Тут уже не до шуток, потому что некоторые поступки нельзя оставлять безнаказанными.

Я ничего не сказал, а Жачек ушел в свой домик с пальмовой ветвью и с ведром в руках. Или он действительно не боялся, или ему нечего было бояться. А может быть, Кунц уже заверил его, что я безвредный техник-строитель.