Карел Михал - Шаг в сторону

— Пока нет, — сказал я.

Старик позвонил. Бенедикт с Мефодием раскланялись и пошли навстречу своей судьбе, с которой уже, видимо, смирились. Когда дверь за ними закрылась, я сказал:

— Товарищ капитан, я хотел кое-что добавить. Я думаю, что я дурак.

Дурак — это понятие широкое. Когда вы говорите о ком-то, что он дурак, значит, этот человек сделал вам что-то неприятное. Когда вы себя называете дураком, это значит, что вы забыли ключи или что-то в этом роде. Но на сей раз я думал, что я дурак в полном смысле этого слова. Все мое расследование показалось мне ужасно убогим и глупым. Как говорят, я ничего плохого не хотел. А что толку? Еще хуже. Я был уверен, что знаю сущность этого дела, что понимаю все случившееся. Еще час назад я был в этом уверен. На самом деле я ничего не знал. А я вел себя, как будто действительно произошло убийство. Ведь только это оправдывало мои действия. В течение столетий именно так и совершались многие юридические ошибки. От уверенности в правоте и из желания сделать лучше.

Я без разрешения взял стул и плюхнулся на него, как мешок с мукой. Потом посмотрел на Старика. Тот, очевидно, ждал, что я скажу. Но ведь он, собственно, ничего не мог знать о том, как я допрашивал Ландову.

— Что с тобой? — спрашивает он. — Чего ты так расстраиваешься?

Он еще думает, что я чересчур добросовестен! Лучше бы мне провалиться на месте. Но рассказать ему обо всем я не мог. Тогда бы я свалил на него ответственность и втянул в такое дело, за которое по справедливости должен был расплачиваться сам. Я промычал, что, дескать, ничего.

— Ну да, — говорит Старик, — колесо вдруг поломалось и сделало «бац!». Послушай, не расстраивайся так. Ведь я же не думаю, что ты несерьезный парень, наоборот…

Началось. Я не знал, куда деться.

— Я… Я…

— Да ну, серьезно! Не стоит бередить рану.

— Товарищ капитан! Ведь из-за меня мог попасть на виселицу невинный человек!

Старик посмотрел на меня из-за кипы папок. Мне было все равно, что он сделает. Только бы уж перестал быть таким чертовски разумным!

Он сравнял папки и стукнул ими по столу.

— Не болтай, — говорит. — Ничего такого ты не мог сделать. Не мог, даже если бы изо всех сил старался. Понимаешь, даже если бы ты действительно захотел сделать юридическую ошибку, у тебя бы ничего не получилось. Не выйдет. Это практически невозможно. Ты себя переоцениваешь. Ты, конечно, можешь сделать много мелких ошибок, но ни одной большой. Если ты еще этого не понял, так со временем поймешь. Дело в том, что у тебя нет права решать, кто виноват, а кто нет. Такого права теперь нет ни у кого. Один и тот же человек не может вести следствие, судить и выносить приговор. Справедливость — это слишком хрупкая штука, чтобы доверить ее кому-то одному. Понимаешь?

У меня было такое чувство, как будто гора с плеч свалилась и остался только один камушек. И все равно я дурак.

Старик порылся в ящике и вытащил какой-то окурок. Посмотрел на него с нежностью и закурил.

— Слушай, — качал он, — ты сам должен в этом разобраться. Я думаю, что ты не дурак. Дурак тот, кто не думает. Я бы тоже был таким же дураком, как ты, если бы мне случайно не привезли сюда этих двух приятелей, потому что из Остравы позвонили и в Дечин и к нам, в Прагу, а я попросил их сначала доставить сюда. Все, что ты здесь написал, — он показал на папку, — теоретически логично, только, к сожалению, не соответствует действительности. Не все, конечно, а только то, что касается Местека, вернее, его убийства. Что не доказано, то не доказано, даже если это отлично придумано. Правда — это то, что действительно случилось, а не то, что по логике вещей могло случиться. Ты знаешь, что такое сомнение?

— Знаю, это есть в словаре.

— Так я тебе скажу то, чего в словаре нет, и не сердись на меня, что я это говорю, я ведь постарше тебя. Сомнение — прямое следствие жизни и одновременно ее предпосылка. Если тебе скажут, что у тебя за спиной стул, — не садись, пока не посмотришь и не убедишься. А вдруг это крокодил? Возьмет да и тяпнет тебя за мягкое место. Это очень полезный принцип. В криминалистике и вообще. Ты не сердишься на меня, что я тебя поучаю? Каждый старый человек думает, что он может уберечь молодого от ошибок, которые когда-то сам делал. Я не знаю, убедился ли ты сам в этом, но отношение человека к окружающему зависит и от того, во что он сразу готов без оглядки поверить. Дело в том, что потрогать тоже не всегда можно, по крайней мере не сразу. Так что иногда приходится верить кому-то другому, кто клянется, что знает. Иногда веришь, иногда не веришь, но эта вера или неверие — слово-то какое-то неподходящее — всегда себя оправдает. Папку забери и переделай конец. Дело это закончено. Эти картины мы за границей поищем и будем надеяться, что заполучим их обратно. Ну что, ты на меня правда не сердишься?

— Нет, — говорю я, вытягивая руки по швам, хотя это совсем не служебный разговор. — Товарищ капитан, разрешите мне удалиться.

Старик тоже встал из-за стола и сказал:

— Товарищ младший лейтенант, вы свободны.

И я ушел.

Было уже поздно. Дома сделал себе кофе, закурил сигарету и стал смотреть в окно. На улице зажигались фонари один за другим, как будто старый фонарщик ходил со своим длинным шестом и зажигал лампы. Вот так ходит он каждый день и знает, что это нужно делать, чтобы на улицах было светло, и что если это не сделает он, так сделает кто-то другой, ведь фонари должны светить. И фонарщик не ждет, что кто-то потреплет его по плечу и скажет, что без фонарщиков жизнь немыслима. Просто он выполняет свою работу, как и каждый из нас, потому что так надо.