Карел Михал - Шаг в сторону

С этим признанием и с тем, что выяснилось в Дечине, я снова насел на пана Подгайского. Он пытался увильнуть, но потом признался во всем, что касается картин. Обе картины были проданы в Западную Германию. Я считаю, что это свинство. Во-первых, потому, что он их продал, а во-вторых, потому, что продал такие вещи, на которые сотни людей могли бы с удовольствием смотреть, продал кому-то, кто скорее всего будет смотреть на них, как на капитал, и запрячет подальше. А только ради этого никто бы не стал писать свои картины триста с лишним лет назад, да и вряд ли с такой перспективой удалось бы нарисовать что-нибудь приличное.

Ну, хорошо, с картинами мы покончили, но в убийстве Местека Подгайский не признавался, несмотря на то, что я часами убеждал его облегчив свою совесть. Все равно все факты были против него, и никто другой, кроме него, не был заинтересован в устранении Местека. В конце концов он заявил, что убить человека — это страшное дело, что он на это не способен, и что ему незачем было убивать Местека, ведь тот был ему нужен, и что Местек не угрожал и не шантажировал, и что они расстались по-хорошему…

Длилось это с неделю.

Я уже почти не спал и не ел, потому что все время думал об одном и том же. Наконец решил передать дело в прокуратуру. Будь что будет. Я знал, что больше мне ничего не удастся обнаружить или доказать и что все это не доведено до конца.

Короче говоря, я закрыл дело, а гордиться было нечем. Сложил все это в хорошенькую папочку и отдал Бахтику. Мне уже было все равно, что он подумает. Бахтик мне не указ, и без него знаю, что не довел дело до конца.

Я не удивился, получив сообщение, что Старик немедленно вызывает меня к себе.

Когда я влез в его кабинет, Старик был не один. Там сидели два гражданина. Лица у них были слишком загорелые для осени, на коленях лежали фиолетовые велюровые шляпы, а сами они были одеты в зеленые костюмы. Короче говоря, это были два гражданина цыганского происхождения, хотя никто не говорит, к примеру, гражданин турецкого происхождения, а говорят просто «турок». Очевидно, в отношении к цыганам остались еще какие-то предрассудки, поэтому мы и называем их так вежливо.

Меня очень удивило, что Старик тотчас же в их присутствии перешел к делу. Он постучал по моей папке и сказал:

— Кто говорит, что Подгайский убил Местека?

— Я говорю, товарищ капитан, — твердо произнес я, — потому что это логично.

Старик уселся поудобнее и вопросительно посмотрел на меня.

— Я думаю, что нельзя принять другую версию, — продолжаю я, — никто, кроме Подгайского, не был заинтересован в смерти Местека. Его видели в последний раз с Подгайским, они вместе вышли из трактира; Подгайский признается, что они спорили. И с тех пор никто Местека живым не видел.

— А что, если Местек сам упал в воду? Что тогда? — спрашивает Старик.

— Если бы он упал сам, — настаиваю я на своем, — Подгайский бы пораньше начал интересоваться судьбой своего главного сотрудника, который исчез ни с того ни с сего. Это типичное хладнокровно задуманное убийство. Подгайский устранил его продуманно и очень ловко. Он знал, что доказать это трудно. Поэтому он и не признается.

— Ну да, — кивает Старик. — У тебя все великолепно разложено по полочкам. Только одного тебе не хватает.

Я не спрашивал, чего именно, чтобы он не подумал, что защищаюсь. Я-то знал, что мне многого не хватает. И тут Старик вдруг говорит:

— Видишь, в чем дело, ты, наверное, не играешь на скрипке.

— На скрипке не играю, — отвечаю я, — и на цимбалах тоже, и на флейте, потому что у меня нет слуха.

Хотел я ему сказать, что если бы играл на скрипке, так этим бы и кормился, но потом сдержался и стал ворочать мозгами. Я никак не понимал, какое отношение имеет музыка или скрипка к этому делу, да еще тут торчали эти граждане цыганского происхождения, которые, вполне возможно, и играют на скрипке. Но я понять не мог, что в этом плохого. Старик с нескрываемым удовольствием наблюдал за мной.

Он досыта насмотрелся на меня, а потом с невинным видом заявил:

— Дело в том, что Шерлок Холмс играл на скрипке. Так я думаю, что тебе бы это тоже не помешало. Видишь ли, это способствует дедукции. Да не делай ты такое свирепое лицо! Оскорбить ты меня не можешь, потому что я твой начальник, а если бросишься на меня, так я откушу тебе нос.

Теперь мне было ясно, что Старик что-то знает, чего я не знал. Но я был уверен, что если он узнал об этом случайно, так меня упрекать не станет.

— Жизнь для чистых душ полна неожиданностей, — продолжал Старик. — Это, — он показал на старшего гражданина, который встал и поклонился, — это Ружичка Бенедикт, а это, — та же самая процедура повторилась с младшим гражданином, — это Ружичка Мефодий. Удивляешься?

— Не очень, — ответил я.

— Так вот, под конец самое интересное, и ты удивишься. Это паспорт Франтишека Местека. Вот.

И бросил на стол красную книжечку.

— Теперь удивляешься?

— Да, теперь удивляюсь.

— Слава богу. А чему ты, собственно, удивляешься?

— Удивляюсь тому, как он к вам попал.

— А ты не удивляешься, как ко мне попали Бенедикт с Мефодием.

Оба названные встали.

— Так чтобы ты не очень долго удивлялся: послали их ко мне с Остравы. И паспорт Местека с ними. Дело в том, что Бенедикт с Мефодием обокрали там склад, разворовали топоры и пилы. А когда их основательно обыскали, так обнаружили и паспорт Местека в бумажнике. А где его нашли Бенедикт с Мефодием?

— С вашего позволения, украли, — сказал Бенедикт.

И Мефодий сказал:

— С вашего позволения — да.

— Так, так, — похвалил их Старик, — украли. И украли прямо у владельца, у Франтишека Местека, который в нетрезвом состоянии лежал на берегу Лабы как раз в тот вечер, когда его, как ты уверен, убил Братислав Подгайский. Тебе ничего в голову не приходит?

— Приходит. Я думаю, что Подгайский мог столкнуть Местека в Лабу и после того, как эти два гражданина украли бумажник.

— Да, да, мог, только тогда он должен был бы следить за ним и испугался бы двух Ружичек. Ему пришлось бы оставить Местека одного, а потом к нему вернуться и столкнуть в эту реку, потому что Местек вряд ли бы оказал сопротивление. Только что сначала сделал бы Подгайский?

— Сначала он бы вынул у него из карманов часы.

— Ну вот. А почему этого не сделали Бенедикт с Мефодием? Наверное, потому, что им кто-то помешал. Так кто вас вспугнул? — обратился Старик к обоим Ружичкам.

— С вашего позволения, — сказал Бенедикт, — мы испугались пана постового.

Старик был доволен.

— Так, так. Вы испугались пана постового и удрали, а тот подошел к Местеку, поставил его на ноги и сказал, чтобы он пошел отсыпаться домой, потому что на берегу не храпят. Местек пошел в одну сторону, а пан постовой в другую, потому что у него нет времени возиться с каждым пьяным. Дело в том, что это было в нерабочее время. Мефодий с Бенедиктом и потом Местека в воду не толкали. Часы в кармане — это ясное доказательство того, что его никто туда не толкал. Он сам туда свалился, наверное, потерял дорогу. Жалко его или не жалко, это уже не наше дело. Хочешь что-нибудь к этому добавить, товарищ следователь?