Карел Михал - Шаг в сторону

— А больше этот пан ничего не сказал?

— Ничего. А я и не спрашивала. Наверное, хотел денег. Здесь уж сколько людей побывало, и все хотели денег, которые у них брал в долг пан Местек.

— А кто здесь был?

— Да вот буфетчик из ресторана, что на углу. И тот пан, у которого Местек купил мотоцикл.

— А незнакомые люди здесь не были?

— Нет, я их всех раньше знала. Только того пана, что был, да вас не видела. Вы что, родственник?

— Да, дальний.

— A-а… Может быть, вы мне заплатите за квартиру? Он мне остался должен восемьдесят крон.

Я сказал, что я слишком дальний родственник, так что ничего платить не буду, и ушел. Я не думаю, что Местек доверял своей квартирной хозяйке, потому что обычно квартирным хозяйкам люди не доверяют. А этой бы он ни за что не стал доверять.

Значит, Подгайский знал Местека, а Ландова, вероятно, знает о нем от дяди.

Я позвонил из автомата в районное отделение. Там мне сказали, что Подгайский поехал на поезде обратно в Прагу, что он ни с кем не встречался и ни с кем не говорил, только пообедал в ресторане на вокзале. Я последовал его примеру.

Я пил кофе и думал о связи Пецольда с Подгайским, как вдруг услышал дикий рев. Я обернулся. Пьяный мужчина налетел на официанта и опрокинул поднос с тарелками. Тарелки, конечно, разбились, а официант ругался. Пьяница глупо ухмылялся, а от двери к нему двигались дружки, чтобы убедиться, что их товарища никто не обижает.

— Вена, что случилось?

Вена выбрал самую удачную тактику. Показал на взбешенного официанта и с нескрываемой радостью заорал:

— Эй, смотрите, у него зубы вывалились!

В тот момент меня осенило. Мне уже было все равно, будут ли судить Вену за мелкое хулиганство или нет. Я помчался что было духу в районное отделение. Подлетел к первому телефону и попросил соединить меня с Будейовицами, с театром.

Товарищ директор был болен. Я попросил поднять его с постели.

— Вы только не подумайте, что я сошел с ума, — кричу я в трубку, — я тот-то и тот-то, звоню оттуда-то и прошу вас, скажите мне, какие зубы были у вашего проклятого администратора, у этого Подгайского?

— Хорошие, — говорит директор.

Несколько дней назад он говорил то же самое.

— Честное слово?

— Честное слово. Он говорил, что дорого за них заплатил.

— А до этого у него были плохие?

— Ну, само собой, какого черта он бы тогда вставлял новые.

— А когда он их вставил?

— Да месяца два назад. Несколько дней у него совсем никаких не было, потому что старые выдернули, так что он свистел и шипел. Я просто слышать его не мог, а потом это плохо отражается на коммерческих делах театра, потому что с таким свистом он никаких билетов продать не мог. Он говорил: «Штаршая шештра». Кто пойдет это смотреть?

— А вы его только поэтому не любили?

— Нет, не только поэтому. Он все время где-то шлялся.

Когда я возвращался в Прагу, лил замечательный дождь и все люди казались мне ужасно симпатичными.

Подгайский, видно, убедился, что труп нашли. Вероятно, пани Ландова ему сказала. Я упомянул о Местеке случайно, и Подгайский, должно быть, здорово перепугался, раз уж отправился в Дечин на разведку. Он сам навлек на себя подозрение. Я теперь не сомневался, что Подгайский и Пецольд — одно лицо.

Уж это как правило. Даже самый закоренелый преступник в конце концов сделает какую-нибудь ошибку и из-за этой ошибки сломает себе шею.

Я часто вспоминаю эту историю про старостову свинью. Рассказывают, что кто-то стащил у старосты поросенка. Мудрый староста недолго думая созвал всю деревню в трактир, рассказал о своей свинье и заорал ни с того ни с сего: «На воре шапка горит!» Вор испугался и схватился за голову, ну и попался. Вот и пан Подгайский вроде него, хотя вообще-то он был великий комбинатор. Но тут у него не выдержали нервы, и он поехал в Дечин узнать, что нам известно о смерти Местека. Вероятно, он сознавал, что делает глупость, но не мог сдержать себя и самым надежным способом подтвердил свою виновность.

Он помог мне найти доказательства. Я ведь не был уверен до конца, что Пецольд и Подгайский одно лицо — из-за зубов, из-за скидки на железнодорожный билет, а главное, из-за Кунца.

И в этом была моя ошибка. И еще хорошо, что все так кончилось. Беда в том, что я поверил Кунцу. Я имею в виду не веру в человека вообще, ее я еще по отношению к нему не потерял, потому что его участие в афере с часами — единственный и, надеюсь, последний шаг в сторону. Но как следователь я совершил ошибку и слишком поверил ему.

Я забыл, что иногда классовые предрассудки бывают значительно сильнее любого другого побуждения. Кунц, как разумный человек, сознался во всем, что касалось его лично. Но, видимо, он считал, что обязан покрывать человека, который, по его мнению, не только не сделал ему ничего плохого, но даже и помог в трудную минуту. Сначала Кунц, растерявшись, точно описал его, а потом, подумав, решил не выдавать.

А я поверил Кунцу, и это была моя ошибка — мой шаг в сторону. Конечно, я стараюсь избегать ошибок в своей работе. Иногда мне это удается, но здесь я упустил из виду чисто психологический момент. Конечно, психология — это еще не все. Нужны фактические доказательства, но нельзя отрывать одно от другого. Можно запутаться и загубить дело.

Теперь нужно было арестовать милого дядю Подгайского. Не имело смысла оставлять его дальше на свободе. Он знал, что мы следим за ним, или по крайней мере догадывался об этом, так что в любую минуту мог улизнуть.

Я потребовал ордер на арест на основании обвинения в контрабанде. Кроме того, я подозревал его в убийстве Франтишека Местека.

Сел в машину с двумя сотрудниками и поехал за Подгайским.

Его не было дома. Я знал, что он не убежит далеко — за ним ходили по пятам. Если бы он выехал из Праги, мне бы дали об этом знать. Весьма вероятно, что Подгайский куда-то вышел, может быть поужинать. Мы оставили машину за углом, и я стал поджидать его около дома. Не прошло и десяти минут, как он уже показался из-за угла в сопровождении своего «телохранителя».

Я не хотел делать шума, пошел ему навстречу и говорю:

— Я из угрозыска, прошу вас отправиться со мной на допрос. Мы вас долго не задержим.

Он несколько секунд очумело смотрел на меня, а потом сделал то, чего я от него никак не ждал. Изо всей силы пнул меня в живот, так что я отлетел в сторону, и со всех ног помчался к Карловым баням.

Это все осложнило обстановку. Я не сразу опомнился, а за это время дядя Братислав удрал довольно далеко. Как раз мимо проезжал двадцать второй трамвай, Подгайский успел вскочить на площадку. Следующая остановка, как известно, только у философского факультета. Водитель нашей машины не мог включить мотор, и я, проклиная все на свете, побежал за трамваем, мои помощники тоже.