Карел Михал - Шаг в сторону

Ловить преступника в городе трудно. Стрелять в него нельзя, потому что можно насмерть перепугать мирных граждан.

Короче говоря, он удрал в трамвае, а мы, закончив кросс, ждали, когда подъедет наша машина. Я не спускал глаз с трамвая. И вдруг трамвай останавливается, кондуктор выталкивает с площадки дядю Подгайского и орет на него, чтобы тот заплатил десять крон за то, что вскочил в трамвай на ходу.

Я охотно верю, что дядя с радостью заплатил бы эти десять крон. Но он не успел. Мы уже были тут как тут. И кондуктору пришлось отпустить его без штрафа. Мы посадили дядю Подгайского в машину. Я очень сожалел, что, будучи лицом сугубо официальным, не мог дать ему от себя лично пару пощечин за его пинок. Я бросал на него свирепые взгляды и утешался тем, что прокурор ему этот пинок припомнит. Хотя в общем-то не стоило об этом распространяться. Что ни говори, а смеяться-то будут надо мной.

Когда мы приехали, я выпил кофе и приступил к допросу. Я зверски хотел спать, но ждать до утра не стоило. Он наверняка выдумал бы тысячу историй, а нам пришлось бы все это распутывать.

Дяде Подгайскому уже расхотелось драться, и он вел себя вполне благоразумно. Даже извинился передо мной за тот пинок. Во всем, что касалось часов, он признался и назвал трех человек, которые продавали их. Он не только назвал их фамилии, но и указал точные адреса. О Кунце тоже. Все, что я знал раньше. Однако дядя утверждал, что понятия не имеет о картинах. Я решил отложить этот разговор до того времени, когда будет точно установлено, каких картин не хватает в тех галереях, где побывала пани Ландова.

Когда речь пошла о Местеке, Подгайский проявил удивительную твердость духа. Он сказал, что Местек действительно перевозил часы через границу, но потом вдруг поставки прекратились. Тогда он сам приостановил продажу. Он якобы думал, что Местек попался, и поэтому не посылал никого за последней партией в Ципрбург, чтобы не влипнуть. И только когда пани Ландова рассказала ему, что я спрашивал про Местека, нервы у него не выдержали, он поехал в Дечин. И был поражен, узнав, что тот умер.

Я не верил ему. Каждый опытный преступник, если он совершил не одно, а несколько преступлений, признается в самом мелком, в данном случае в контрабанде, чтобы прикрыть более тяжкие.

Подгайский утверждал, что пани Ландова ничего не знала о часах. Вот этому я был готов поверить, потому что, знай она о часах, не связывалась бы с Кунцем.

Так как Подгайский упорно твердил, что не имеет никакого отношения к гибели Местека и ничего не знает о картинах, я расстался с ним, когда он подписал то, в чем признался, а сам пошел спать. Было уже поздно, и все равно мне ничего другого не оставалось, как собирать веские доказательства его вины. Суду нужны доказательства. Конца этого дела еще не было видно, но все-таки спал я крепко, потому что знал, что пан Подгайский-Пецольд ничего уже не натворит. Наконец-то он был там, где ему положено.

На другой день я послал в Дечин фотографии Подгайского с просьбой выяснить, не видел ли кто-нибудь его с Местеком незадолго до того, как последний очутился в Лабе. Точную дату смерти Местека установить было нелегко. Его квартирная хозяйка привыкла к тому, что он все время в разъездах, и не заботилась ни о чем, пока он аккуратно платил. Он или был в плавании, или шлялся по таким местам, что ой-ой. То же самое сказала и девица, которая оказалась в интересном положении.

Короче говоря, о Франтишеке Местеке никто не беспокоился. Поэтому можно было только приблизительно установить тот день, когда его видели в последний раз. Он мог, но не должен был утонуть именно в этот день.

Но случайно в Дечине нашим повезло. Трактирщик, которому Местек был должен, сказал, что примерно в то время, когда произошло убийство, Местека разыскивал в его забегаловке — трактирщик называет ее «мой ресторан» — человек, который по описанию был очень похож на Подгайского и которого трактирщик узнал по фотографии.

Как говорил трактирщик, Подгайский вывел подвыпившего Местека из забегаловки и скрылся с ним в неизвестном направлении. После этого дня живым Местека уже не видели.

Я вызвал Подгайского на допрос и спросил его, когда он видел Местека в последний раз. Он минутку подумал и потом сказал: тогда-то и тогда-то.

Тот же день называл трактирщик.

— О чем вы с ним говорили?

— Я упрекал его, что он слишком много пьет, что живот не по средствам, залез в долги и тем самым обращает на себя внимание.

— А он?

— Он сначала ругался, а потом пообещал, что все это бросит.

— Как вы с ним расстались?

— Он пошел еще в какую-то пивную. Я с ним не пошел. Он сказал, что у него там назначена встреча, и еще раз пообещал, что бросит пить.

— Что вы еще от него хотели?

— Я попросил его, чтобы следующую партию часов он отвез в Ципрбург сам, потому что у меня были неприятности на работе из-за выходных. Директор ругался, что я все время где-то шляюсь и не интересуюсь работой театра.

— Вы рассказали ему, как проехать в Ципрбург?

— Да, рассказал, на каком автобусе он должен ехать. Он хотел поехать туда в воскресенье.

— Он записал то, что вы говорили?

— Да, что-то намарал на коробочке из-под сигар. Сначала я хотел уничтожить это, но потом передумал — он так нализался, что без записки все позабудет.

— Вы с ним расстались по-хорошему?

— Да. Я не очень-то верил, что он бросит пить и вообще начнет жить нормально, но надеялся, что он хоть какое-то время будет сдерживаться.

— Потом вы уже не виделись?

— Нет. Я даже ничего не знал о нем, пока не съездил в Дечин. Думал, что его посадили.

На сей раз было достаточно. Конечно, я ему не верил. По-моему, его рассказ был удачной комбинацией полуправд. Подгайский был не дурак и признался во всем, в чем его могли уличить, а о главном не сказал ни слова.

Могло быть и так, что Местек разъярился, когда Подгайский начал его упрекать, и стал шантажировать «хозяина», после чего Подгайский, который, как мне кажется, был исключительно хладнокровным человеком, столкнул пьяного в воду. Может быть, он его еще перед этим подпоил, чтобы было безопаснее. Вытащил у него бумажник с документами, но, очевидно, не успел просмотреть карманы. По случайному стечению обстоятельств у Местека в карманах были часы, которые он собирался преподнести какой-нибудь из своих подруг. В конце концов было вполне логично убрать Местека. Подгайский отлично понимал: раз уже кто-то начал шантажировать, значит с ним не расплатишься, это будет тянуться до бесконечности. И, кроме того, вечно пьяный Местек в любую минуту мог проболтаться.

Все это было ясно, как дважды два. Но доказать фактами я не мог. Мне ничего другого не оставалось, кроме как убеждать Подгайского признаться в убийстве Местека. Вы представляете, как это трудно, потому что вряд ли кто-нибудь по собственному желанию сознается в поступке, по всей видимости означавшем для него петлю.