Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

— Что это за бред?

Еще дальше Габриэль нашел новые наброски: обнаженная Жюли с подвеской на шее в провокационных позах. С расставленными ногами на кровати. На коленях, руками упираясь в пол. С повязкой на глазах и открытым чувственным ртом. Чернила, явно хорошего качества, не поддались времени. Возможно, использовались не чернила, а тушь для рисования.

— Это она. Это моя шестнадцатилетняя дочь. Что за мерзкий извращенец мог рисовать такое? Какой говнюк посмел к ней прикоснуться?

Поль молчал, перегнувшись через его плечо. Габриэль не стал задерживаться на этих невыносимых рисунках. Перевернув страницу, он обнаружил список слов, выведенных двумя разными почерками, поочередно, как в игре, когда передают друг другу ручку после каждого ответа. Жюли написала: «Анна»; он — «мирим»; она — «поп»; он — «мечем», она — «радар»; он — «наворован» и так далее.

— Палиндромы.

Взгляд Поля невидяще обшаривал склон вплоть до горизонта, где деревья превращались в одну непроходимую стену.

— Как на стенах гидроэлектростанции. Черт, что это может значить?

Габриэль ответил не сразу. Поль прав, есть над чем поломать голову. Больше десяти лет разделяли написанные в дневнике слова и те, которые появлялись на стенах станции.

— Это означает, что моя дочь летом две тысячи седьмого года общалась с мужчиной, который тем или иным образом замешан в похищении. Этот тип любит шахматы, как и она, предлагает ей интеллектуальные игры, разные задачки. Некто, обожающий сложные механизмы и логические игры, а заодно мерзавец, рисующий ее в непотребных позах. Может, этот псих заставлял ее проделывать такое ? Становиться на четвереньки, совершенно голой? Подчиняться?

— Это же просто рисунки. Мы ничего не знаем.

— Не держи меня за идиота. «Как объяснить картины мертвому зайцу?» Твою мать, с какой стати переписывать нечто подобное страницу за страницей? Зачем она это делала? И чем это было? Наказанием?

Габриэль посмотрел на изображение двойного существа, вроде сиамских близнецов, и представил себе интеллектуальное превосходство зрелого мужчины над юной девушкой; вот способ, каким он мог ею манипулировать, одурачивать, затягивать в свою паутину. Габриэль кипел при мысли, что мерзавец посмел надругаться над невинностью его ребенка. Пересилил себя, стараясь оставаться сосредоточенным. Он должен докопаться, кем был этот тип.

Он продолжил свои изыскания, просмотрел другие страницы, исписанные в той же манере чередования почерков. Список персонажей детективных романов, список знаменитых преступников, список орудий пыток, список смертельного оружия, список способов убийства. Он: «Повешение», она: «Утопление», он: «Удушение», она: «Отравление»… От другого списка у него тошнота подступила к горлу: способы избавиться от тела. Она: «Похоронить», он: «Сжечь», она: «Скормить свиньям», он: «Содебин».

— Ты знаешь, что такое «Содебин»?

Поль отрицательно покачал головой. В голове у Габриэля складывался образ человека скрытного, образованного, любящего подчинять, — соблазнителя, способного загипнотизировать Жюли. Что за больное сознание могло вовлечь молодую девушку в эти зловещие игры?

Все даты распределялись между июлем и августом. Несмотря на состояние бумаги, Габриэль ясно считывал признаки страстных, но порочных отношений, основанных на подчинении и манипуляции. Неужели Жюли увидела в этом человеке возможность нарушить все запреты?

Сколько он ни искал, дочь нигде не упоминала ни названия места, ни имени. Она всегда обозначала его безликим местоимением. «Он», «ему»… Словно боялась, что кто-нибудь обнаружит этот дневник. Она хотела защитить этого человека. Где они встречались? Как часто? Как ей удавалось так надежно скрывать их отношения?

К концу тон переменился. Габриэль мысленно заполнял лакуны. «Он ведет себя все более странно…», «Он хотел бы, чтобы я все бросила и уехала с ним…», «Я совсем одна…», «Он пугает меня…».

Последними различимыми строками в дневнике были: «Без конца, без конца загадки, которые я должна разгадывать. Он совсем с ума сошел со своими лабиринтами… Он говорит со мной об убийствах, о способах описать разлагающиеся трупы. Он одержим этим. Я больше не хочу никогда его видеть…» Запись датирована сентябрем 2007-го. Точное число разобрать невозможно, но Жюли должна была написать это прямо перед тем, как закопать металлическую коробку.

Габриэль опустил дневник на колени, уперся затылком в ствол дерева, подняв глаза к темным вершинам лиственниц.

— Это он, Поль. Я уверен, что за всем этим стоит он. Он хотел увезти ее и не вынес, что она отказалась за ним последовать. Через несколько месяцев он отыгрался на ней. Серый «форд», Ванда Гершвиц. Ты говорил мне о наемниках. Они действовали по его приказу.

Поль принялся расхаживать по небольшому плоскому участку, где двенадцать лет назад Жюли пристроила свой велосипед и камеру.

— Только не делай поспешных выводов, ладно? Мы пока ничего не знаем.

Габриэль не слушал его, погруженный в свои логические рассуждения.

— Солена пересказала мне те фразы, которые вы составили на основе страниц, присланных анонимщиком. «Я знаю, кто виноват», «Я знаю, где она». Анонимщик знает про палиндромы, подвеску и всякие полицейские подробности, которые частично отражены в ее дневнике. Эти паршивые палиндромы должны вывести нас на него, вот только как?

Он вспомнил список. «Лакал», «лавал», «нойон», «абба», «xanax». Абракадабра.

— А может, анонимщик видел их вместе в то лето? Или как-то встрял в их отношения? А вдруг он однажды получил доступ к содержимому дневника? В любом случае вместо того, чтобы помочь нам, он решает закопать нас еще глубже. Каков мотив его действий? Гнев? Месть?

Глаза, в которых бились вопросы, впились в лицо жандарма.

— Может, Луиза что-то знает. Она была ее лучшей подругой. Они практически не расставались.

Поль сделал вид, что задумался, потом покачал головой:

— Она ни о чем таком даже не заговаривала, иначе, сам понимаешь, я бы вцепился в этот след. Насколько я помню, мы с Луизой провели бо́льшую часть лета две тысячи седьмого в Аржелесе, у моих родителей. А если Жюли вступила в отношения со взрослым мужчиной, причем отношения немного… сложные и в чем-то патологические, она уж точно не стала бы кричать об этом на всех углах. Кстати, она же пишет, что боится его, и, однако, она не обращается к тебе, ее собственному отцу… Это была постыдная тайна, в которой она так и не решилась признаться.

Да, верно. Вполне вероятно, тот тип запугал ее, заставив молчать.

— И все же задай ей вопрос, — не сдавался Габриэль. — И надо будет расспросить Ромуальда Таншона тоже. Бумажных журналов того времени у него не сохранилось, это все ушло в прошлое, но, может, он вспомнит какую-нибудь деталь. И…