Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

— В период между двадцать первым мая и двадцать девятым июля тысяча восемьсот девяностого года Ван Гог написал восемьдесят самых мощных своих полотен, прежде чем пустить себе пулю в грудь. Восемьдесят полотен, написанные за неполные семьдесят дней, которые продаются сегодня за десятки миллионов долларов. Своим «Пшеничным полем с воронами» в самые последние мгновения Ван Гог достиг истины, он нашел форму вечности, и больше надеяться было не на что. Что писать? И зачем? Как художник он был уже мертв. Самоубийство стало кульминацией. Без него Ван Гог, возможно, никогда не стал бы Ван Гогом.

Теперь и Мартини держал фотографа под прицелом. Пот заливал ему глаза, он пытался утереть лицо о верх рукава. Он ничего не понимал из объяснений Абержеля.

— То, что я готовлюсь совершить, каленым железом отметит умы и мир современного искусства. Вы помните Бэнкси и то, как он включил механизм уничтожения собственного произведения сразу после его продажи? [78] В 2018 году на аукционе Sotheby’s была куплена картина Бэнкси «Девочка с воздушным шаром». Сразу же после окончания торгов картина была разрезана на лоскуты на глазах у участников торгов — она прошла через шредер, встроенный в раму. На своем сайте Бэнкси пояснил, что встроил уничтожитель в раму картины несколько лет назад и что причина этого состоит в том, что «стремление к уничтожению также является творческим побуждением» (афоризм русского философа Михаила Бакунина). Поскольку спрятанный в раме картины уничтожитель бумаги сработал только частично, результат акции стал новым арт-объектом, получив название «Любовь в мусорной корзине», и, по мнению обозревателей, подорожал вдвое. Отныне оно не поддается оценке. Искусство иногда бывает таким непонятным и глупым. Вы сами увидите это, когда мои фотографии будут рвать друг у друга из рук за баснословные деньги.

Пультом он указал на компьютер:

— Я принял меры, чтобы те снимки, которые вскоре будут сделаны, автоматически отправились на электронный адрес моего агента, и вы ничего не можете поделать. Но гвоздь спектакля не в этом. Ибо то, что последует, уведет меня намного дальше. Типы вроде вас сочтут нас обманщиками, ненормальными, но мы станем знаменосцами, тем экраном, на который будут проецироваться самые причудливые фантазмы, а истинным знатокам мы предложим перенестись по ту сторону зеркала. Мы пошли дальше Ван Гога и Бэнкси, вместе взятых, мы будем одними из тех, кто революционизировал сам способ мышления в искусстве. Никто не сможет превзойти то, что мы сделали.

Все это не имело никакого смысла, по крайней мере для того логического и приземленного ума, каким обладал Поль. Как и Траскман, и Гаэка, этот человек был всего лишь опасным безумцем, чей кровавый путь следовало пресечь.

— Кто это мы ? — спросил в ответ Поль.

Абержель раздвинул губы. Металл дула сначала клацнул об эмаль зубов, потом исчез во рту. Мартини отступил на шаг, подняв обе руки, чтобы как-то разрядить обстановку:

— Нет, не делайте этого. Не…

Внезапно раздалось потрескивание, подобное тому, которое издает линия высокого напряжения, потом вспышки в невероятном ритме высвободили водопады света, пока два фотоаппарата щелкали пулеметными очередями. Раздался выстрел, и в то же мгновение белое полотно за Абержелем превратилось в кровянистый небесный свод. Капли взмыли вверх на несколько метров, заряженные энергией пули, взорвавшейся в задней части черепной коробки. Абержель рухнул. Темная густая кровь растеклась вдоль его правой щеки. Широко открытые глаза смотрели в один из фотоаппаратов.

Десять секунд спустя вспышки погасли.

И в комнате снова наступила тишина.

Равнины шли неровными волнами до самого горизонта, леса шелестели, болота и реки мерцали, как зато́ченные лезвия, под бледно-желтым солнцем. Габриэль прокладывал путь сквозь растительное царство всех оттенков зеленого с вкраплениями пламенеющей рыжины. Иногда он проезжал через деревни, где с церковных крыш слетали золотые отблески. Краем глаза он видел кладбища, деревянные дома, мощенные камнем и щебнем дороги. Ему казалось, что он погружается в чистоту мира, далекого от грохота, бетона, вечного бега человека наперегонки со временем. Уголок планеты, с которого отскребли лак и ложь, оставив лишь истину. Может, именно здесь, в этом уголке Польши, она его и ждет.

Много раз Габриэль пытался связаться с Полем, но безуспешно. Удалось ли им задержать Абержеля? Отсутствие новостей было плохим знаком. Он оставил сообщения, потом, около четырех часов, въехал в Белосток, город-мозаику, где смешались дворцы в стиле барокко, старые текстильные фабрики, православные и католические церкви. Яркие фасады и широкие современные проспекты контрастировали с унылыми стереотипными кварталами, какие часто встречаются в городах бывшего советского блока. Слово «эсперанто» мелькало повсюду — отель «Эсперанто», кафе «Эсперанто»… Когда он, замедлив ход, проехал мимо посвященного Людвику Заменгофу Эсперанто мурала [79] Мурал — в Польше: огромные картины, нарисованные на стенах домов. , который фотографировали туристы, то понял, что этот интернациональный язык возник именно тут, в нескольких метрах от него. Большая мемориальная доска на стене была данью почтения доктору Людвику Заменгофу, родившемуся здесь, в Белостоке, и создавшему эсперанто.

Он припарковался в пяти минутах хода от медицинской академии, расположенной в центре города, во внушительном дворце Браницких, построенном в XVIII веке. Габриэль и представить себе не мог такой необъятности, с садами во французском стиле, университетскими зданиями вокруг, двумя больницами и спортивными сооружениями. Повсюду кишели студенты, они сидели на скамейках, что-то обсуждали между собой. У молодых все было впереди — будущие врачи, рентгенологи, исследователи. Габриэлю так никогда и не посчастливилось попасть туда, где выдают дипломы. Этот факультет воплощал все, что отныне было для него запретным: надежду.

Габриэль подошел к одной из групп и объяснил по-английски, что ищет место, куда отправляют тела, предназначенные для научных нужд. Какой-то третьекурсник тут же сказал, что это лаборатория анатомии, и вызвался проводить его в нужное крыло. Габриэль предварительно навел справки: здесь учились более пяти тысяч польских студентов, но также и приезжие из Германии, Норвегии, Испании… Заведение пользовалось международной известностью благодаря своим высоким технологиям и качественному уровню образования.

Оставив позади Музей истории медицины, открытый для широкой публики, Габриэль с вызвавшимся помочь студентом углубились в аркады барочного дворца. Миновав множество коридоров и спустившись по ступеням, молодой человек остановился перед застекленной дверью, над которой висел плакат с надписью: «Hic est locus ubi mors gaudet succurrere vitae» . «Здесь то место, где смерть рада помочь жизни». Искомая анатомическая лаборатория. По другую сторону двери за столом сидела секретарша и разговаривала по телефону. Габриэль поблагодарил своего проводника и вошел.