Александр Горский - Полнолуние

— Пока не очень, — признался Лунин.

— Правильно, не видишь, — настроение Хованского явно еще больше улучшилось, — потому как для этого тебе еще подрасти малость надо. Это я в переносном смысле сейчас изъясняюсь. Фигурально.

— Я понял, — вздохнул Илья.

— Так вот, с другой стороны, у нас бы что получилось? У нас бы так вышло, что маньяки по нашей области буквально неорганизованными группами перемещаются. То есть получается, у нас здесь какая-то нездоровая аномалия. Последствия представляешь? К нам из Москвы столько всяких проверяльщиков эту аномалию изучать повадится, что у меня печень лопнет им всем реальную картину показывать.

— А Колесникова? — на всякий случай уточнил Илья.

— А что Колесникова? — удивился генерал-майор. — Ты в курсе, что у нее в крови алкоголь обнаружили? Малость, конечно, но все же винца пару бокалов она в тот вечер хряпнула. А много ей надо было? Вот по пьяни с газом и начудила. Так что там уже вопрос фактически снят с повестки. Несчастный случай, он есть несчастный случай. Или у тебя другое мнение?

— Если честно, я не уверен.

Илья хотел было объяснить Хованскому причины своей неуверенности, но сделать этого не успел.

— Не уверен он, — фыркнул Дмитрий Романович, явно начиная терять терпение, — сомнения его, видите ли, гложут. Лунин, ты если сомневаешься, так тогда и говорить не о чем. Думаешь, это правильно, с начальством сомнениями делиться? С начальством надо делиться уверенностью. Запомни это! Успехами и уверенностью, особенно уверенностью в будущих успехах. Все, Лунин. Кавалерию к вам сейчас вышлю. Отбой.

Спрятав телефон в карман, Илья пошел обратно к гаражу, из распахнутых ворот которого несколько человек на носилках выносили не перестающего стонать Михайлова. Его жена, заливаясь слезами, семенила рядом, держа мужа за руку. Иногда она оборачивалась и быстро выкрикивала короткие неразборчивые ругательства в адрес обоих Кнолей. Отец с сыном, скованные наручниками, вышли из бокса, лишь когда люди с носилками удалились от них на приличное расстояние. Увидев Илью, шедший за ними Зубарев широко улыбнулся и махнул рукой в сторону «хайлендера», давая понять, что пора заводить машину.

Кивнув, Илья поправил зажатую под мышкой кожаную папку. В отличие от Зубарева, который мог считать свою миссию успешно выполненной, его самого впереди ждало еще много работы.

Путь от гаражей до опорного пункта занял совсем немного времени. Четыре минуты. Может быть, на несколько секунд меньше. Все это время Олег сидел, повернув голову и глядя на отца, который иногда тоже поворачивался к нему, вымученно улыбался, а затем отводил взгляд в сторону. Учащенные удары сердца эхом отдавались в висках, затем сердце немного успокоилось, но в виски по-прежнему что-то билось, причем с каждым мгновением все сильнее. Это были переполнявшие голову подростка мысли.

«Папа… прости меня! Я опять все испортил. Я уничтожил все, что осталось после смерти мамы, всю нашу семью. И мне страшно! Папа, если бы ты только знал, как мне сейчас страшно. Ведь что будет? Что теперь со мной будет? Нет… Нет! Не так! Что теперь будет с нами? Ведь тебя тоже сейчас не отпустят, я же читал уголовный кодекс. Даже учил. Как эта статья называется? Незаконное лишение свободы. Сто двадцать седьмая статья. Вторая часть. Преступление, совершенное группой лиц. Ах да, еще и в отношении двух или более лиц. „Или более“ у нас, правда, не было, но и двух вполне достаточно. Какой же там срок? Кажется, от трех до пяти. А если третья часть, то и все восемь. Нет, третьей части не будет, я тебе обещаю! Ты же ни в чем не виноват. Ты не просил меня никого убивать. Это все я, только я! Ты же здесь совсем ни при чем. „Просил убивать“ — до чего глупо звучит. Разве о таком можно просить? Конечно, ты этого не делал. Ты ведь вообще меня всегда учил делать только то, что действительно необходимо. А здесь… ну как я мог сотворить такую глупость? Был бы жив этот здоровый мужик, как там его, Ринат, нас наверняка бы сейчас отпустили. Ты бы никогда так не сделал, не позволил эмоциям взять вверх. Ты и себя всегда умел держать в руках и для меня мог найти такие слова, что на душе становилось спокойнее. Вроде внутри ураган бушует, а поговоришь с тобой, и он сразу затихает. Вот как тогда, когда я рыдал у тебя на плече. Совсем недавно. Через день после смерти Анны. Казалось, что слезы будут литься бесконечно, что нет таких слов, от которых может стать легче. А поговорили с тобой, и боль утихла. Что ты мне тогда сказал? Что же ты мне тогда сказал? Хотя… Почему ты мне так сказал? „Я все знаю, сынок. Я все знаю“. Что ты мог знать? Как? Откуда? Ты же так и не встретился с Анной. Ты мне так сказал… И следователю… Или ты был у нее? Папа? Папа…»

— Папа! — не сдержавшись, всхлипнул Олег.

— Да, сынок, — Аркадий Викторович обеспокоенно повернулся к сыну, — ну что, мой родной?

— Папа, — шепотом повторил подросток, глядя отцу прямо в глаза, — это же ты…

В тот день, когда из поселка увозили задержанных, на центральную улицу Нерыби высыпали все свободные от работы или же исхитрившиеся на часок увильнуть от исполнения должностных обязанностей. Люди стояли на тротуарах, кто-то молча, до сих пор не в силах поверить в реальность всего произошедшего, кто-то, наоборот, бурно обсуждая события последних нескольких дней.

Кортеж получился хоть и не очень большим, но весьма разномастным. Первым, поблескивая зачем-то включенным маячком, проехал микроавтобус следственного комитета, на котором Нерыбь покидали повторно вызванные эксперты. Затем следовал белый «ренджровер». Тело самого Аглиуллина было отправлено в морг днем ранее, а вот машина уезжала в Среднегорск только сейчас. В ней весьма комфортно, если не считать присутствия двух сопровождающих и застегнутых на запястьях наручников, разместился Михаил Анатольевич Борискин. Вплотную за «ренджровером» держался темно-синий внедорожник «вольво», управлял которым Зубарев. Сам хозяин машины, как и его бывший заместитель, в наручниках расположился на заднем сиденье.

Вообще-то «вольво» забирать никакого смысла не было, однако Зубарев, проявив обычно несвойственное ему многословие и даже прибегнув к некоторым образным сравнениям и фразеологизмам, убедил Лунина, что наложение ареста на «транспортное средство, принимавшее участие в совершении особо тяжкого преступления» просто необходимо.

— Ты пойми, — наседал на Илью оперативник, — я на нем пару недель всего поезжу, а потом, как положено, на стоянку оформим. Ты же знаешь, мой прадик уже край, как на ремонт загонять надо. Того и гляди посреди дороги встать может. Лунин, ты друг мне, в конце концов, или мышкин хвостик?