Сьюзен Хилл - Чистые сердцем

— Тем не менее, он из полиции.

— Ты думаешь, что мне нужно сказать ему? Что нужно обрушить все это на наши головы?

— На твою голову.

— Я не имею в виду позор и осуждение, тем более никто и не подумает об этом в таком ключе, никто. Я имею в виду предъявление обвинений и суд, газеты, и ради чего? «Очередной врач убил из милосердия…» Это происходит каждый день, мы оба это знаем. Все врачи это знают.

— Нам доверяли. Но больше нет. Доктора всегда под подозрением… После Шипмана [7] Гарольд Шипман (Harold Shipman, 1946–2004) — британский серийный убийца-врач, орудовавший в пригороде Манчестера Хайде. и тех дел в Голландии.

— Тем более. Но я сделала то, что сделала, не как врач. Я обеспечила ей тихую кончину, потому что была ее матерью. То, что профессия врача позволила мне выбрать самый подходящий способ, — это просто совпадение.

— Ты не сможешь жить спокойно, пока не расскажешь об этом.

— Я рассказала тебе.

— Лучше бы не рассказывала! — вскрикнул Ричард Серрэйлер, и в этот момент слезы боли и ярости потоком брызнули из его глаз. — Я бы все отдал, чтобы этого не знать.

Сон опустился на нее мгновенно и не принес сновидений, но проснулась она в страхе: стук сердца отдавался в ее барабанных перепонках, между грудей тек пот. Ричард лежал в собственной постели на боку, отвернувшись от нее.

Помедлив мгновение, она встала, пошла в ванную и приняла теплый душ. По пути обратно она задумалась, но все же вернулась в спальню. Ричард не шелохнулся. Она немного отдернула шторы. Было тихо, на небе светила яркая неполная луна, выхватывая из тьмы первые цветы на персиковых деревьях, которые в ее сиянии выглядели призрачно. Она выдвинула банкетку из-под ночного столика и села, чтобы поглядеть на сад. «Она никогда не видела всего этого, — поняла Мэриэл, — ничего этого, ни сада, ни дома, ни местности вокруг. Это должен был быть ее дом, но он никогда им не был».

Она помнила, как родилась Марта. Она всю беременность знала, что что-то не так, и однажды попыталась сказать об этом своему мужу, который просто отмахнулся от ее выдумок, сказав, что она абсолютно здоровая молодая женщина, которая справилась с первой беременностью проще, чем имеет право любая мать тройняшек. Она слушала его, но все равно знала. Когда много лет спустя она рассказала об этом Кэт, та не удивилась: «Конечно, такое случается. Ты знала. Ты была права».

Но внешний вид младенца все равно ее шокировал. Она просто лежала, вялая и инертная. У нее была слишком большая голова и бледная, глинистая кожа. Им пришлось постараться, чтобы заставить ее дышать, чего им не следовало делать, как и впоследствии докторам не следовало спасать ее от свинки и краснухи, от легочных инфекций и отита, и от всех других попыток Господа Бога или природы прекратить ее жизнь.

Вместо них это пришлось сделать ей.

Она не просто «дала ей умереть». Если над кроватями пожилых людей можно вешать табличку «Не реанимировать», то почему над кроватями таких, как Марта, — нельзя?

Она забрала жизнь. Было ли это убийство? Она не знала. Но в слове «смерть» никакой неоднозначности не было.

Ее голова была свежей, сознание — ясным. Она чувствовала себя отдохнувшей. Вид сада подействовал на ее душу как лекарство. Если бы ей пришлось снова сделать то, что она сделала, — она бы не сомневалась. Это она знала точно. Теперь она смогла принять себя.

Она начала перестилать свою кровать и взбивать подушки. Серебряный лунный свет падал на бледно-голубой ковер через щелочку, которую она оставила между занавесками.

Внезапно, как будто поднявшись из морских глубин, проснулся Ричард, сел и произнес ее имя.

— Все нормально. Спи дальше.

Он пораженно смотрел на нее.

— Ты помнишь, что ты мне сказала?

— Дорогой, еще не время просыпаться… Сейчас три часа ночи.

— Ты сказала мне, что убила Марту.

— Я не использовала это слово.

Он лег обратно на подушки и слегка развернул голову так, чтобы ее не видеть.

— Ричард…

— Ты должна пойти в полицию.

— Нет, — сказала она.

— Кто-то должен.

— Ты пойдешь?

Он не ответил. Луна ушла за тучи. Мэриэл ждала, лежа на своих подушках так же, как он на своих. Они были как статуи на одной из могил в соборе. Такими она их и видела — холодными, серыми и мертвенно-тихими.

В конце концов, все еще ожидая от него ответа, она заснула, не изменив позы, — с руками, сложенными вдоль тела. А луна снова вышла и посеребрила комнату, и расстояние между кроватями было как между двумя мирами.

У этого места был свой запах. Энди Гантон сидел на скамейке в камере полицейского участка Лаффертона и вдыхал его. Полицейские участки. Суды. И потом тюрьма. Они пахли. Все они пахли по-своему, но их запах можно узнать с закрытыми глазами, и когда он сел, он почувствовал, как ярость и стыд, и воспоминания, и ненависть к себе обрушиваются на него страшными волнами, одна за одной. Они оставили ему пластмассовый стаканчик с чаем и ушли, и даже то, как констебль поставил перед ним питье, позволило ему понять, кем они его видят.

Он уронил голову на ладони. Ты все профукал. Ты все профукал. Ты хренов тупой идиот. Чего ты ожидал, работая на Ли Картера, где ты думал потом очутиться, кроме как здесь? Он ненавидел и презирал себя до такой степени, что, будь у него сейчас возможность, он убил бы себя. Он провел пять лет за решеткой, но, как оказалось, ничему не научился.

Он видел, как это происходит, очень много раз, и теперь он никого не смог бы осудить. Он не ассоциировал себя с теми, кто возвращается в тюрьму, потому что, кроме нее, ничего не знает, но превратился в одного из них, даже не осознавая этого.

Ему хотелось плакать. Он немного поплакал, но от этого возненавидел себя еще больше. Мишель вышвырнет его навсегда. Как становятся бездомными, он тоже видел. Как люди ночуют у дверей магазинов. Уж лучше за решеткой. Трехдневное питание и мало-мальски приличная постель. Лучше так.

Он ждал, когда они придут. Он смотрел на часы целых полчаса, потом прошло еще десять минут. А потом он повернулся, уткнулся лбом в стену и уснул тяжелым сном.

Врачи сделали рентген плеча Саймона, перевязали его, отчистили от крови руки и велели ехать домой спать. Но он знал, что если сделает это, то обязательно примет обезболивающие, которые ему дали, и с утра будет слегка не в себе, а раны и боль в мышцах вообще не дадут ему двигаться. Он сказал водителю такси везти его в участок.

— Вы уверены, что вам сейчас стоит быть здесь, сэр? — сержант за стойкой строго на него посмотрела.

— Все нормально. Я допрошу Гантона, как только приедет Натан, а потом поеду домой. Можно чаю?

— Сэр.

Саймон стал медленно подниматься по лестнице. Ночью участок превращался в весьма странное место — в целом очень тихое, особенно здесь, наверху, но время от времени оглашаемое жутким шумом, когда очередного пьяницу или хулигана приводили в камеру и он начинал орать и трясти прутья решетки.