Владимир Хачатуров - Большой облом

Так Аникеев на сороковом году жизни оказался в отставке. Отнюдь не почетной, без вещевого довольствия и денежного содержания. Домой, естественно, возвращаться не хотелось, да податься было некуда.

Однако, вернувшись в Южноморск, Аникеев с удивлением обнаружил, что не только не потерял прежнего уважения, но сделался популярной личностью. От желающих видеть его на своих митингах, демонстрациях и презентациях не было отбою. Оппозиционная печать пела ему дифирамбы; официозная – изощрялась в насмешках, величая то Ужасом Спекулянтов, то Кошмаром Махинаторов, то Грозой Мироедов, а то и Секретным Агентом Отечественного Автомобилестроения. Директора госпредприятий предлагали престижные синекуры. Аникеев растроганно благодарил и вежливо отказывался. Спесь вместо ума, угодливость вместо дела, в сумме росчин, – это не по нем. Жена со своей стороны склоняла к тихому семейному копошению вместо бурной социально-политической нервотрепки. С упорством трех сестер, бредивших Москвой, твердила: Харьков, Харьков, Харьков. Аникеев, кисло улыбаясь, вносил поправку: нет теперь никакого Харькова, а есть Харькiв, Харькiв, Харькiв… Ксюша, не находя убедительных аргументов, закатывала скандалы, обвиняя мужа в глупости, тупости и ослином упрямстве – свойствах, отнюдь не способствующих преуспеванию на жизненном поприще, зато весьма необходимых тому, кто задался целью не упустить ни одного шанса споткнуться на ровном месте, вляпаться в дерьмо, оказаться в дураках у осиротелого места, где раньше стояло разбитое корыто. Аникеев находил обвинения нелепыми, несправедливыми, вздорными. В такие минуты он просто не узнавал своей веселой и ласковой Ксюшеньки и, чтобы не наговорить лишнего, хлопал дверью и уходил к морю: советоваться. Море пыталось учить его мудрости, спокойствию, уравновешенности, безмятежности и прочим духовным совершенствам. И Аникеев учился. Как мог. Насколько прилежания хватало. То есть не всегда радиво. И море, в конце концов, теряло терпение, начинало волноваться, хмуриться, порой бушевать, пеняя на бестолковость и душевную лень. И, как ни странно, такое внушение оказывалось благотворнее: Аникеев успокаивался, уравновешивался, мудрел и, проникшись безмятежностью, созерцал природную стихию, находя у себя с нею много общего. И шел домой мириться, виниться, настаивать на своем окольными путями пассивного непослушания. И с каждым разом мир достигался все труднее, все больше напоминал вооруженное перемирие. Долго так продолжаться не могло, как-то, но должно было разрешиться. Сколько можно сорокалетнему мужу, отцу, обладателю университетского диплома не находить себе достойного места в этой пыльной жизни? Ну неделю, ну месяц, ну два… И вот, когда Аникеев уже начал было исподволь сожалеть, что он не ихтиолог, раздался тот самый – судьбоносный – звонок, которого ждет – не дождется всяк неустроенный в сей юдоли человек.

Звонил некто, представившийся Мстиславом Лукичом Цигориным. Предложил встретиться насчет его, Аникеева, трудоустройства. В суть посвящать по телефону не стал, но заверил, что предложение будет стоящим внимания. В конце концов, вы, Александр Николаевич, всегда вольны отказаться. И Александр Николаевич согласился: в самом деле, почему бы не встретиться, не выслушать, не отказаться?

И встретился. И выслушал. И, судя по всему, не отказался. Хотя о чем шла на этой встрече речь, и кто был этот Мстислав Лукич, так и осталось бы тайной великой, кабы не второй стих двенадцатой главы Евангелия от Луки. Еще бы ей тайной не остаться, если в условленном месте на отдаленном причале поджидали Аникеева погранцы на катерее, устроившие ему тщательную проверку личности на предмет идентификации Борна. Еще бы великой ей не быть, когда на всём протяжении пути до места назначения сохранялось строгое радиомолчание в невидимом даже ночью эфире, а местом назначения оказалась шикарная (а какая же еще?!) яхта с тщательно замаскированным названием. А с какими людьми общаться там пришлось! Ого-го-го, товарищи! Собственно, собеседник-то был у него один-единственный, но зато какой! Такой стоит иных десяти, а то и двенадцати, не считая прочих семидесяти двух… А что? Шевелюра серебристая, брови черные, глаза стальные. А если сюда добавить еще и голос в виде глубокого баритона, да присоединить к оному аристократическую простоту роскошных одеяний – черный свитер, белые штаны, злаченый «Rolex» на запястье, толстую сигару с золотыми ножничками к ней – да добавить богатое угощенье с роскошной выпивкой (окорочка степные провесные с огурчиком соленым, угорьки копчененькие с лимончиком, гречишные блинчики с икорочкой под водочку анисовую), то попробуй не уверовать, что именно ты и есть спаситель отечества в виде отдельно взятого региона. На тебя, понимаешь, вся надежда! Так что ежели согласен, будь добр обговорить детали. Поверь, предложение стоящее…

И ведь не обманул, проходимец! Предложение оказалось действительно стоящим. Помилуйте, да и каким иным оно могло оказаться, ежели последующие двенадцать месяцев своей жизни Александр Николаевич провел не абы где, а в славном городе Мюнхене в качестве любимого ученика международного светила частного сыска Хайнца Рёдера.

Впрочем, жена, вопреки ожиданиям Аникеева, не одобрила его выбора. Даже Мюнхен не помог, скорее наоборот – подставил. Уж слишком он Ксюше по душе пришелся: не городок, а тульский пряник! Сразу возникла мысль сменить адрес своих устремлений. Однако стоило жене заикнуться о том, что на Харькове свет клином не сошелся, как болезненная реакция мужа немедленно отбила у нее всякую охоту развивать тему дальше. Так что Харьков остался вне конкуренции, чего нельзя сказать о профессии частного детектива. Ксюше больно было видеть, с каким возрастающим энтузиазмом втягивается в это нестоящее и опасное дело ее Саня, цитируя по поводу и без премерзкие западные пословицы и поговорки. Например, будто легче найти хорошую жену, чем хорошую работу, или, что в жизни всерьез стоит заниматься лишь тем, что тебе действительно интересно… Обеспокоенная Оксана Артемовна не без оснований подозревала, что немцы учат ее мужа быть скупым, методичным, наблюдательным, всюду совать свой нос, беззаветно любить дисциплину и оставаться равнодушным к тому, что о нем думают люди, даже самые близкие. Она очень сомневалась, что эти навыки пригодятся Аникееву в Южноморске. А кроме того, Ксюша всем своим женским чутьем догадывалась: в выборе мужа есть какая-то тайна, и тайна отнюдь не оперативная, о которой ей знать не полагается. Господи, с кем же он, неразумный, связался?!

Бывшие товарищи по борьбе за светлое будущее своих чаяний восприняли детективное агентство, открытое Аникеевым по возвращении в Южноморск, как ловкое прикрытие для добывания компромата на правящего мэра, четыре года легитимной власти которого, по их твердому убеждению, не могли не привести весь регион к национальной катастрофе. Аникеев выслушивал их неуклюжие намеки вперемешку с ценными советами с загадочной полуулыбкой посвященного, ни в чем не разубеждая и никак не обнадеживая. Некоторые находили, что он после Германии здорово изменился: стал неразговорчив, деловит, приторно вежлив и отвратительно пунктуален. Лишнее доказательство общеизвестной истины: русскому человеку западные обычаи только во вред – искажают его неповторимый светлый облик…