Алина Малиновская - Негаданно-нежданно, или Учебник для оперативника [litres самиздат]

Наконец с виду хлипкий ящик, оказавшийся на деле достаточно прочным, поддался моему натиску и напору, распахнувшись и ударившись дверцей о стенку. Скорее всего, это была его привычная практика, судя по впалому характерному отпечатку в районе удара дверцы о каменную поверхность поцарапанной и снова побеленной стенки.

Ящик зиял девственной пустотой. Наверное, втайне я именно этого и ожидала, трясясь как осиновый лист при подходе к назначенному месту. Меня просто не поняли! Лешка ничего не понял! Но от следующей мысли у меня похолодело в груди. Не может быть! Меня предали?

Травмированная голова соображал слабо. Выйти без денег? Меня сразу пристрелят. Сразу. Без разговоров. У машины Лысого стояли припаркованными еще несколько хетчбэков. По слегка приопущенным стеклам я понимала, что за мной следят сразу из нескольких точек. Тонкий сарафанчик, смахивавший больше не ночную рубашку, а вернее это и была ночная рубашка, в которой меня изъяли из конспиративной квартиры, не позволяла сыграть, что у меня, например, за пазухой, может храниться спрятанными полмиллиона.

Я делала отчаянно вид, что вожусь со шкафчиком. Но долго так продолжаться не может, скорее всего, сейчас за мной придет тот же Лысый. Или Рыжий, и как хорошо обученный бультерьеры, схватят за горло с вопросом «Где деньги?».

Внезапный хлопок в тишине откуда-то с улицы прозвучал как выстрел. Затем второй. Мелкие дырочки в красной дверце рядом со мной дали понять, что стреляли из знакомого оружия. Что-то вроде пистолета Макарова. Такие же дырочки я частенько делала в мишени, получая «отлично» по огневой подготовке.

Резко присев, показалось, как что-то меня обожгло горячей волной. Дырочки усеивались тесно на дверцах, отлетали от стен. Стреляли одновременно из нескольких стволов. Разрывались собаки неподалеку, к их истеричному, охрипшему лаю присоединились псы из дальнего поселка. Перемежаясь, хлопки с псиным разноголосым лаем заглушали остальные звуки. После очередного хлопка стекло в окне раскололось, и осколки с шумом обрушились на меня, застревая в волосах, засыпаясь за шиворот, царапая лицо и руки. Крупный осколок плашмя ударил меня по затылку, попав в точности в уже имеющуюся рану, как снайпер по мишени. Что-то остро лопнуло, по лицу и шее потекло что-то теплое и густое, я резко провалилась темноту.

Одеяло задергалось и сползло почти на пол. Я проснулась и одной рукой потянула его обратно. Одеяло снова задергалось и рвалось к намеченной цели, откерыв ноги почти наполовину. Нехотя, все же пришлось открыть один глаз. Свет брызнул и ослепил не несколько секунд. Я повторила попытку, придерживая норовистое одеяло.

Перед приоткрытым глазом возникла взъерошенная физиономия Звонарева.

– Лешка… – еле выдавила я из себя. Голос звучал каким-то чужим и незнакомым. Так часто я не узнавала себя, когда смотрела видео со своим участием.

–Узнала. Это хорошо, – одеяло улеглось на место и больше не брыкалось. Мне снова стало тепло, я приятно задремала.

Казалось, что прошло несколько минут, когда мне почудился голос Дыма. Он звучал у меня в ушах громко и настойчиво:

– Сколько можно валяться в кровати! Сложила все дела в кучку и все, никаких движений. А дети! Это же надо так безответственно относиться к собственным детям! Лежит, отдыхает, а бедняжки страдают.

Меня удивило, что Дым мне рассказывал о детях так сердито, что я неловко сделала попытку вскочить по старой памяти и оправдаться.

– Я на море их повезу. Сейчас только встану, – перед глазами снова поплыли круги. Они медленно перевоплощались в треугольники. Кажется, на геометрии, когда мы проходили ее в школе, такие называли неправильные. Фигуры сливались и уплывали вдаль, накрывая меня темнотой. То снова появлялись, медленно переваливаясь из стороны сторону, словно красуясь передо мной. От этого вращения у меня кружилась голова, подкатывала тошнота. Такие калейдоскопы появлялись обычно в те дни, когда я слышала голоса. Они мне рассказывали о чем-то, в душе в такие минуты просыпалось необычно теплое чувство, переворачивался меховой клубочек в груди.

– Аленка! Я так рад, что ты вернулась, – я с удивлением смотрела, как влажнели глаза у Лешки. Нашего Лешки, который никогда и ничего не боялся, ни за что не переживал. Он гладил мою руку и молчал. Но так было не всегда.

Мне стало лучше. Приносили еду и теперь, кроме бесконечных капельниц, я ловко орудовала ложкой, стараясь не опрокинуть содержимое к себе в постель. Попытки встать и кушать, как обычные люди, безоговорочно пресекались медперсоналом. Но когда их не было, Лешка позволял мне обедать сидя. Даже сложно передать словами, как, оказывается, мало нужно человеку для счастья.

Сегодня выходной, основной медперсонал наслаждается заслуженным отдыхом после трудовой недели. Дежурный врач, бородатый, похожий на профессора Преображенского из романа Булгакова, с медсестричкой Леночкой в ординаторской попивали чай, а скорее всего, не только один чай, организованный моими товарищами по службе. Пятое октября – святой праздник для сыскарей, День уголовного розыска. В палате шумно и тесно. Не рассчитанная на прием гостей в таком количестве, она казалась меньше в пять раз. Народ на нехватку посадочных мест не жаловался, привыкший за годы службы подолгу сидеть в засадах на корточках и иных неудобных позах.

Прикроватная тумбочка по мановению заботливых рук превратилась в привлекательный фуршетный стол. Пластиковый стаканчик каждый держал в руках, крупно нарезанная закуска, внешне похожая словно ее порубали остро наточенной казацкой саблей, подкидывая кверху, плотными рядами расположилась около моей кровати. Но места ей не хватало, поэтому, недолго думая, Григорич расправил по-солдатски ровненько мое одеяло и расставил пластиковые тарелочки с колбаской и апельсинами мне на ноги:

– Все, лежи и не дрыгайся.

– Я-то сначала подумала, что он обо мне заботится, постельку поправляет. А он!

– Права, на все сто права. В данный момент я позаботился о колбасе. Закуска не должна страдать! – аргументы, кончено, сильны, Григорич в своем репертуаре, слов у меня не было.

Задвинув жалюзи, в палате образовалась приятная атмосфера почти домашнего уюта.

– Все, Ален, у тебя комфортно. Только жаль, курить нельзя.

– Вам бы подымить. Бросать надо. Я вот выйду из больницы, начну борьбу с курением в кабинетах, так что готовьтесь, пощады не будет.

– Ну что, коллеги, – Дым поднял свой белый стаканчик. – Друзья. Я рад, что наконец все тревоги позади и наш дружный коллектив воссоединился без потерь. Это важно и так было не всегда. Да, Будянская, ты нас здорово напугала. Не один месяц мы волновались, переживали, но теперь выпьем за твое здоровье, за здоровье всех оперов, за уголовный розыск. Как говориться у нас, сыск вечен,– последние его слова утонули в слаженном многоголосье. Поговорка у всех на устах, передавалась из поколения следующему оперскому поколению. Неожиданно из глаз потекли слезы.