Май Шёвалль - Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё

– Могла ли смерть быть насильственной? – спросил Мартин Бек.

– Маловероятно, – покачал головой патологоанатом.

– У него есть какие-нибудь раны или повреждения на теле?

– Да, естественно. Масса. Жар был очень сильный, и Мальм лежал в характерной позе фехтовальщика. На голове у него было множество трещин, но образовались они после смерти. Кроме того, на теле имеются ссадины и сдавленности, вероятнее всего, от падающих балок и других предметов, а череп раскололся от жары.

Мартин Бек кивнул. Он уже достаточно насмотрелся на обгоревшие трупы и знал, как легко дилетанту предположить, что повреждения образовались перед смертью.

– А как ты пришел к заключению, что он умер до того, как начался пожар?

– Во-первых, когда тело соприкоснулось с огнем, система кровообращения у него уже не работала. Во-вторых, в его легких и бронхах отсутствовали следы сажи или дыма. У двух других погибших обнаружены хлопья сажи в дыхательных органах и четкие сгустки крови в сосудах. Смерть во время пожара сомнений не вызывает.

Мартин Бек встал и подошел к окну. Он посмотрел вниз на шоссе, где желтые машины дорожной службы разбрасывали соль по почти полностью растаявшему серому снегу. Он вздохнул, закурил сигарету и повернулся спиной к окну.

– У тебя есть достаточные основания полагать, что его убили? – спросил профессор.

– Трудно поверить, что он умер естественной смертью как раз перед тем, как загорелся дом, – пожал плечами Мартин Бек.

– Его внутренние органы были вполне здоровыми, – сказал профессор. – Правда, есть один не совсем обычный факт: содержание окиси углерода в крови Мальма слишком велико, если учесть, что дым он не вдыхал.

Мартин Бек просидел еще полчаса у эксперта, затем вернулся в центр города. Выйдя из автобуса на Норра Банторьет и вдохнув грязный воздух на автовокзале, он подумал, что в городе наверняка нет ни одного жителя, который не страдал бы от хронического отравления окисью углерода.

Он немного поразмышлял над важностью сообщения эксперта о повышенном содержании окиси углерода в крови покойного, но вскоре переключился на другое. Спускаясь в метро, он думал о том, что здесь воздух еще более ядовит, чем наверху.

В среду, тринадцатого марта, Гунвальду Ларссону впервые разрешили встать с постели. Он с трудом натянул на себя больничный халат и хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале. Халат был на несколько размеров меньше и вылинял так, что установить его первоначальный цвет было совершенно невозможно. Потом Ларссон взглянул на свои ноги, обутые в черные шлепанцы на деревянной подошве. Тапки явно пришлись бы впору Голиафу и могли служить эмблемой сапожной мастерской.

Деньги Ларссона лежали в тумбочке у кровати. Он взял несколько монеток и направился к ближайшему телефону-автомату для пациентов. Набрал номер управления полиции, машинально одергивая рукав своего неудобного облачения. Рукав не поддался ни на сантиметр.

– Да, – сказал Рённ. – О, это ты? Ну как дела?

– Прекрасно. Послушай, как я здесь оказался?

– Это я привез тебя в больницу. Ты был немного не в себе.

– Последнее, что я помню, так это то, как сижу и смотрю на фотографию Цакриссона в газете.

– Ну, с тех пор пять дней уже прошло. Как твои руки?

Гунвальд Ларссон посмотрел на свою правую руку и осторожно пошевелил пальцами. Рука была могучая, покрытая длинными светлыми волосами.

– Вроде бы нормально. Осталось только несколько маленьких повязок.

– Ну это хорошо.

– Ты мог бы не начинать каждую фразу с «ну», – раздраженно сказал Гунвальд Ларссон.

Рённ на это ничего не ответил.

– Ну, Эйнар?

– Ну что? – сказал Рённ и рассмеялся.

– Почему ты смеешься?

– Просто так. Тебе что-нибудь нужно?

– В среднем ящике моего письменного стола лежит черный кожаный кошелек. В нем мой ключ зажигания. Поезжай в Больмору и привези мне белый халат и белые шлепанцы. Халат висит в платяном шкафу, а шлепанцы стоят в прихожей, у двери.

– Ну, думаю, это мне по силам.

– В спальне, в комоде, есть пакет с эмблемой универмага «НК», в нем лежит несколько пижам. Возьми его тоже, слышишь?

– Все эти вещи нужны тебе немедленно?

– Да. Эти дураки выпишут меня не раньше чем послезавтра. Они мне дали серо-сине-коричневый халат на десять размеров меньше положенного и пару клумпов, похожих на гробы. Как там у вас дела?

– Ну, не так уж и плохо. Нормально.

– Чем занимаются Бек и Кольберг?

– Их здесь нет. Они на Вестберга-алле.

– Прекрасно. Как идет расследование?

– Какое расследование?

– Пожара, чего же еще?

– Это дело закрыто.

– Что?! – заорал Гунвальд Ларссон. – Что ты сказал? Закрыто?

– Да, там несчастный случай.

– Несчастный случай?!

– Ну, примерно так… Понимаешь, расследование на месте пожара закончилось сегодня утром и…

– Какого черта, что ты болтаешь?! Ты что, пьян?! – Гунвальд Ларссон разговаривал так громко, что старшая медсестра вышла в коридор. – Понимаешь, этот Мальм…

– Больной Ларссон, – строго сказала сестра, – так нельзя себя вести.

– Заткнись! – гаркнул вышедший из себя Гунвальд.

Сестра была полной дамой лет пятидесяти с решительным подбородком. Она окинула пациента ледяным взглядом и приказала:

– Немедленно повесьте трубку. Судя по всему, вам слишком рано разрешили встать, больной Ларссон. Я должна немедленно сообщить о случившемся врачу.

– Ну ладно, я приеду как можно скорее, – заверил его Рённ. – Привезу тебе документы, так что ты сам сможешь во всем разобраться.

– Больной Ларссон, немедленно отправляйтесь в постель, – раздался голос медсестры.

Гунвальд Ларссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.

– Ну, пока, – сказал Рённ.

– Пока, – кротко попрощался Гунвальд Ларссон.

– Я сказала, немедленно в постель, – повторила медсестра. – Вы разве не слышали, больной Ларссон?

Она не сводила с него глаз до тех пор, пока он не закрыл за собой дверь палаты.

Гунвальд Ларссон хмуро смотрел в окно. Оно выходило на север, и он мог видеть почти весь Сёдермальм. Ему казалось, что он даже различает верхушку закопченной трубы, оставшейся на месте пожара.

«Что бы это все могло означать, черт побери? – подумал он. И через минуту: – Они, наверное, сошли с ума, Рённ и все остальные».

В коридоре раздались приближающиеся шаги.

Гунвальд поспешно нырнул в постель и попытался выглядеть воспитанным и невинным.

Совершенно противоестественная затея.

В трех километрах от него Рённ положил трубку, улыбнулся и постучал указательным пальцем по своему красному носу, словно хотел удержаться от взрыва хохота. Меландер, сидевший напротив него и барабанивший на своей старенькой пишущей машинке, поднял взгляд, вынул изо рта трубку и спросил: