Юрий Морозов - ΣAΣTHRA (Крымский детектив). Часть I

Галактионова стучала ручкой.

– Амнезия, – повторил отец.

Чайник щёлкнул, выключаясь.

Отец налил воду в чашки, поставил их на стол и вытащил из застекленного шкафа засушенное «юбилейное» и не менее засушенные «голландские вафли». Кроме еды, в шкафу руководителя следственного отдела почти ничего не было: одна папка-регистратор, одна фотография усатого мужчины («Учитель, без комментариев»), одна икона с Георгием Победоносцем.

Отец уселся и постучал обкусанным ногтем по своей чашке.

– Сбор прошлого года.

– Ты про чай или печенье? – пошутил Станислав.

– Очень смешно. Версии?

Станислав пожал плечами.

– Анализы на наркотики и алкоголь отрицательные. Мм…

Он открыл рот, но так и не нашёлся с продолжением и залил в себя «прошлогодний сбор». Трава-травой. Галактионова взяла одно «Юбилейное», скептически осмотрела и попробовала укусить. Отец последовал ее примеру.

Несколько минут все молча хрустели печеньем, прихлебывали, стучали чашками о Т-образный стол.

– Не то что бы версия… – начала Галактионова с набитым ртом, – теория…

Станислав вновь посмотрел на нее уничтожающим взглядом. Галактионова села ровно, прожевала, проглотила и, как отличница, положила обе руки на стол.

– Они шли два километра по шоссе. По разделительной полосе. С огромными баулами вещей. Это слишком целеустремленное действие. Если спросить психолога…

– Ты не психолог, – перебил Станислав, – а физик-недоучка.

Галактионова прищурилась в его сторону, но продолжила гнуть своё:

– Если спросить Гюстава Лебона: порой безумие передается, как эпидемия гриппа. Если в толпе один в панике побежит, вскоре побегут и остальные. Две сестры-близнецы… близнецы – это же вообще что-то с чем-то. Ударит одной кирпич в голову, и другая это почувствует.

– Кирпич… – повторил отец и отклонился на спинку своего потертого кресла. Кресло жалобно заскрипело, отец насуропился. Видно было, что при всем своём хорошем отношении к Галактионовой он уже порядком устал и от сегодняшнего дня (к 10:40 утра), и от ее криминологического постмодернизма. – Психолог ту… недополоманную осмотрел?

– Да, подтвердил шок, – ответил Станислав.

Галактионова снова завела своё:

– Ну… порой бывает сложно отличить ненормальность от шока. Скажем, человек абсолютно нормален во всем, кроме черного хлеба. А черный хлеб он не может разрезать. Или вот умирающая лошадь.

И отец, и Станислав скептически воззрились на Галактионову.

– Что? – она повела плечами. – Тест Войта-Кампфа.

Отец вопросительно наклонил голову и отхлебнул травяного сбора. Станислав поднял руку, собираясь пригрозить Галактионовой пальцем, но ее уже было не остановить:

– Испытуемому говорят, что он наткнулся на лошадь с переломанным позвоночником. Лошади не жить, она умрет – это факт. Но умирать будет долго, в мучениях. Как поступит испытуемый? Большинство помогут – или сами, или отвезут к врачу. Ветеринар, наверное, добьёт. Остальное – патология.

– Так, я понял, – отец хлопнул ладонью по столу, – никаких лошадиных тестов. Аня, тебя это касается в особенности. В печенках уже сидят беседы с этим вашим “ВРИО”.

Она развела руками.

– Ты не руками маши, а вспомни, где ты служишь и кем. Несмотря на все твои… твоего… – отец замялся, и в кабинете сделалось неуютно и тесно, будто все свободное пространство заняла незримая тень. Впрочем, эта тень всегда следовала за Галактионовой.

– С рукой-то что? – Отец показал на забинтованную руку Галактионовой.

– Дизель.

– «Дизель», – повторил он устало и посмотрел на Станислава.

– Давайте, дизелята, без художественной самодеятельности.

– Я не… Например? – удивилась Галактионова.

Отец повернул моноблок от себя и прокрутил выпуск «Чрезвычайных происшествий» до 6 минуты. Через ночное шоссе, засекая время, бегала Галактионова – туда-сюда, как будто сдавала норматив по физподготовке. Была она в красном пальто и с прической-хвостиком, как у проклятых близняшек.

Станиславу захотелось закрыть лицо руками.

– Я только… – начала Галактионова объяснять, но Станислав взглядом заставил ее замолчать и соврал:

– Это по моему поручению.

Отец хрюкнул.

– И какая цель у этого поручения, мой дорогой сын?

– Проверить версию, мой дорогой папа, – съязвил Станислав в ответ.

– Какую? У вас ни одной.

Станислав открыл рот, поднял руку.

– Она… ну, не подтвердилась?..

– Итого, – отец шлепнул ладонью по столу, как судья – молотом, – в присутствии двух сотрудников ДПС, одного – МВД и одного – СК едва не погибли под колесами машин две девушки, а грузовик с химически опасными веществами чудом не вылетел на встречку. Версий происшествия нет, а красна девица из МВД устраивает из места преступления иммерсивный театр. Все верно? Журналисты нигде не ошиблись?

Станислав помычал, и отец добавил, глядя на Галактионову:

– Не испорти себе жизнь, как сама знаешь кто.

Тень за спиной Галактионовой, казалось, стала выше и тяжелее.

– Да не испортит… – буркнул Станислав, но и сам почувствовал, что прозвучало это неуверенно, будто щебет птенца.

В темноте под епитрахилью были только духота и звуки. Пахло лежалой тканью, шёпотом молились заключённые, шуршала одежда. Голос старца, певучий и тонкий, надреснутый, разносился над Иннокентием:

– Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Иннокентий, вся согрешения твоя.

Иннокентий передвинул затёкшими коленями и прошептал «Прости, Господи». Перекрестился. На него повеяло чем-то тёплым и радостным: бархатной осенью, бликами солнца на воде, чистым воздухом.

– И аз, недостойный иерей, – продолжал старец, – властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Епитрахиль скользнула с макушки Иннокентия. На секунду или две его ослепило солнце, а потом он увидел над собой руку – она тянулась сверху, из золотого сияния.

Иннокентий прижался лбом и губами к этой руке, чувствуя ее бугры и морщины. Затем она собралась в щепоть, перекрестила его и помогла подняться с колен.

Иннокентий размял затёкшие ноги, проморгался.

Солнце ушло куда-то в сторону, и он вновь оказался в привычном храме колонии. Горела свеча на престоле, молились редкие заключённые, успевшие подать заявления «на храм» – все в черной арестантской форме, как и Иннокентий, все в окружении надзирателей.

Раньше подобные службы случались редко. На Пасху или Рождество иногда наезжал «крестный ход» с позолоченным попом, который раздавал благословения и кропил через зарешеченные форточки, но в остальное время все просьбы заключённых о богослужении встречали отказ.