Фридрих Незнанский - Смертельный лабиринт

— Ма, ты слышишь? В Москве, оказывается, аресты!.. Это директриса… Она сказала, что за ней едут, а все агентство опечатали… Так что же, Вадька спрятаться, что ли, ко мне сюда примчался?! Ма, папа! Гоните его к…

Зазвонил дверной звонок.

— Не пускайте! — завопила Зоя.

— Кто? — спросила Елена Федоровна.

— Я, Рутыч, Елена Федоровна, здравствуйте, — ответил спокойный голос Вадима.

«Отличный микрофон поставили», — подумал Турецкий, открывая дверь «Газели» и выбираясь на скрипучий снег.

— Передайте, — сказал он в салон, — чтоб начинали. Я пошел.

К подъезду из стоящей за углом дома другой такой же «Газели» немедленно потянулась цепочка омоновцев в боевой «оснастке», с короткими автоматами. Проходя навстречу им мимо Гали, поднявшейся с лавки, Турецкий сказал:

— Сиди, пожалуйста, без тебя обойдется…

Галя попыталась возразить, но Александр Борисович жестом показал ей на машину.

— Не простудись, иди-ка туда, — а сам шагнул в подъезд, и за ним — омоновцы.

Дом, как уже сказано, был старинный, и возводился он тогда, когда такое понятие, как лифт, было непонятным. Зато сама лестница выглядела, наверное, ничуть не хуже, чем где-нибудь в санкт-петербургском дворце екатерининских времен. При советской власти лифт, конечно, построили, но он занял лишь малую часть квадратного провала с седьмого по первый этаж, образованный шикарными пролетами широкой, сохранившей еще мраморные ступени лестницы с чугунной, фигурной балюстрадой и отполированными временем деревянными перилами.

Услышав в гулком пространстве невнятный разговор на самом верхнем этаже, Турецкий пошел по лестнице, предоставив возможность вызвать кабину лифта троим омоновцам. Пока лифт спускался, разговор наверху странным образом оборвался, но дверь так и не хлопнула. А вот через перила свесил голову Вадим Рутыч. Турецкий сразу узнал его и поднял голову, остановившись.

Цепочка омоновцев быстро потекла по лестнице вверх.

— Вадим Григорьевич Рутыч, — громко крикнул Турецкий, останавливаясь так, чтобы видеть того пятью этажами выше, — предлагаю вам не оказывать сопротивления и, если у вас имеется при себе оружие, отбросить его в сторону. У меня в руках постановление о вашем задержании, подписанное заместителем генерального прокурора. Все ваши права и обязанности будут немедленно до вас доведены. Не усугубляйте своей вины.

— А за мной нет вины! — выкрикнул нервным голосом Рутыч. — Пусть ваши остановятся, иначе я за себя не отвечаю!

— Всем стоять! — спокойно приказал Турецкий, и движение по лестнице остановилось. Кабина лифта застыла в пролете между первым и вторым этажами. — Вы хотите сделать заявление? Я вас слушаю, гражданин Рутыч. Вы юрист и прекрасно знаете свои права.

— На каком основании вы меня собираетесь задержать? — снова закричал Вадим.

— Не кричите, я вас прекрасно слышу. На том основании, что вы, равно как и ваша начальница, генеральный директор агентства «Гармония» гражданка Аринина, принимали непосредственное участие в организации и совершении тяжкого уголовного преступления, убийства тележурналиста Леонида Морозова.

— Какие у вас доказательства этой чуши?

— У вас на фирме изъяты важные документы, которые вы вчера так и не сумели уничтожить, указывающие на то, что агентством был заключен договор с Воробьевыми на физическое устранение господина Морозова. Вещественное подтверждение нами было обнаружено при обыске служебных помещений в Сокольниках и в стрелковом клубе в Мытищах, где были опознаны вы и гражданка Зоя Сергеевна Воробьева. Кроме того, подтверждение ваших совместных преступных действий были нами получены в ходе наблюдения за вами и санкционированного прослушивания всех ваших телефонных переговоров. Найдены также украденные вами и вынесенные из квартиры Морозова компьютер и личные бумаги, а также милицейская форма, которая была надета на вас и вашей сообщнице, и оружие. Оно в настоящий момент находится на экспертизе с целью его идентификации с пулями, извлеченными из тела покойного и салона его автомобиля. На первый раз, надеюсь, вам достаточно? Адвоката можете привлечь по своему желанию. То же самое сейчас будет предложено гражданам Воробьевым. Ваш ответ!

— Мой ответ?.. Да, я, пожалуй, теперь отвечу…

…Так вот почему у него так томительно было на душе!.. И еще эта бесконечная, бессонная ночь… эта головная боль… Все плывет и кружится в глазах… Почему? А разве есть выход? Кто мечтал явиться героем? Победителем? Сюда, на эту площадку… И встреча с цветами, и глаза ее… чьи? Лилины, или это уже Зоя?.. Какая Зоя, та, что сейчас истошно орала из-за двери: не пускайте его?! Кого не пускать? Его?! Ничего больше нет… И голова… проклятая башка, да что ж ты такая тяжелая?! Куда ты меня тянешь?! Зачем?!

Турецкий видел, как Рутыч, который, разговаривая с ним, как-то бессильно склонился над перилами, почти уже перевесился, глядя вниз, и вдруг качнулся и… стремительно, молча, полетел вниз.

И громкий, почти гулкий, хряск!

Старинные еще плиты, каменные, истертые поколениями жильцов, с вмятинами по краям и в середине… И распластанное на них большое, напоминающее косой крест тело… И темная лужа…

— Продолжайте, я сейчас, — сказал Турецкий омоновцам и пошел вниз, чтобы распорядиться по поводу трупа.

Он представил себе, как будет зачитывать через несколько минут постановление о задержании семье Воробьевых, увидел их глаза, и сразу их заслонил косой крест на каменном полу.

Александр Борисович вышел на улицу, набрал полную грудь ледяного воздуха, будто вырвался из затхлой атмосферы, и махнул рукой Гале. Та подбежала, спросила тревожно:

— Что?

— Скажи, чтоб труп убрали. Нам только истерик не хватает.

— Труп?! — Галя округлила глаза.

— Ну да… Сиганул-таки… Ах ты, зараза какая! — почти простонал Турецкий. — А с другой стороны, Галочка… сказать правду?

— Что?! — теперь уже по-настоящему испугалась она.

Турецкий наклонился к ее ушку и почти неслышно прошептал:

— Этот сукин сын спас их… Думай теперь, что такое жизнь… Эх! — Он резко махнул рукой, как отрубил что-то очень важное, и пошел обратно, в подъезд…

Поднимаясь в первый пролет, он поднял голову и увидел на самом верху, перед открытой дверью, Елену Федоровну, которая, прижав ладони к щекам, с ужасом смотрела на распростертое внизу тело.

Мелькнула мысль: «Тот ли это теперь ужас?.. Да уж, теперь, пожалуй, могут и свечки ставить…»

Понимая, что после такого удара по расследованию выбирать для них мерой пресечения содержание под стражей нет суровой необходимости, Александр Борисович избрал другую — подписку о невыезде, а по существу, домашний арест. При этом сухим, ледяным тоном популярно объяснил, что за любым нарушением немедленно последует арест и содержание в следственном изоляторе. По его мнению, этого было вполне достаточно. Ну и пусть теперь сидят и придумывают, как все свои смертные грехи переложить на плечи покойника. Им это будет куда большим наказанием.