Фридрих Незнанский - Вспомнить себя

— Да, вы говорили о своем желании пройти южнее по побережью и провести зиму где-нибудь в окрестностях Сочи.

— Да? В самом деле? — слегка удивился Володя. — Это было бы совсем неплохо. Я не люблю холода. Жить, я вам скажу, Александр Борисович, надо там, где тепло. Больше того, я пришел к выводу, что у нас, в России, и люди так часто неприветливы и даже злы по той причине, что им постоянно холодно. А от холода рождается равнодушие. Образуется определенная последовательность…

— Мне чрезвычайно любопытно то, о чем вы сейчас сказали, Володя, — осторожно отреагировал Турецкий. — Интересное суждение. И что, вам приходится часто размышлять на эту тему?

— Как получается, не знаю, право…

— А примеры для подтверждения своих постулатов вы откуда черпаете? Из собственной жизни или, скажем, из прочитанных когда-то книг?

— Знаете ли, они как-то сами всплывают… Думаю, все-таки из прошлой жизни. Она ведь была, я полностью отдаю себе в этом отчет. И книги некоторые, когда вижу их на прилавках, узнаю. Но…

— А вы не могли бы поделиться со мной своими наблюдениями за этим процессом? Ну, например, чего больше «всплывает»? Какие-то конкретные действия? Эмоциональные проявления в связи с чем-то? Пейзажи? Картинки бытового содержания? Может быть, лица когда-то знакомых, но забытых людей? То есть в каком виде возникают ваши воспоминания?

— Сами по себе, никакой связи, — быстро ответил Володя, словно вопросы были ему крайне неприятны. — Могу сказать только одно: конкретные действия отсутствуют, и это тяготит больше всего. У меня, естественно, нет никаких доказательств и фактов, но постоянно появляется в душе чувство непонятной вины. И, мне кажется, что если оно возникает, значит, на чем-то все-таки основано. Нет, я не способен, наверное, убить, но… оскорбить? Отчего же?.. И эта неопределенность… она не дает жить спокойно. Касательно эмоций? Да, были люди, которых я терпеть не мог, даже ненавидел, но кто они? Не помню… Спрашиваете, пейзажи и картинки быта? Ну, на зрительную память я никогда, наверное, не жаловался. Да, возникают пейзажи, но они — абстрактные какие-то, есть очень красивые… Вот как сейчас, — он рукой показал на морскую даль с серо-голубым силуэтом судна на горизонте. — А быт? Совершенно отсутствует.

— Ну что ж, Володя, мне кажется, докторам есть о чем с вами побеседовать… Так не будем откладывать?

— Я готов, но… — он кивнул на Алину, набравшую небольшую охапку выброшенного на берег, выбеленного морской водой хвороста. — Вы обещали помочь с ней.

— Насчет оказания ей немедленной помощи я не готов, но объяснить то, что касается конкретно вас, полагаю, труда не составит.

Александру Борисовичу в данный момент только и не хватало возражений со стороны Алины Борисовны. Надо же, сколько аллюзий!

А вот вести переговоры с Капитолиной Сергеевной в присутствии господина полковника ему вовсе не хотелось, и он, извинившись, собрался было отойти подальше в сторону. Но что-то его остановило. Может быть, взгляд Володи, брошенный им на трубку мобильного телефона. И уже ни о чем не думая, чисто механически, Турецкий протянул трубку Володе со словами:

— Вы извините меня, господин полковник, может быть, вам надо позвонить куда-то? — и поймал, наконец, себя на мысли, что ход им сделан просто потрясающий, если Володя еще и отреагирует соответствующим образом.

Где-то же слышал Александр Борисович, что человек, потерявший, вот так же, биографическую память, между тем привычно общается со знакомыми ему в «прошлой жизни» предметами. И — чем черт не шутит?!

Володя взял трубку, взглянул на высветившийся экран, осмотрел ее со всех сторон, улыбнулся чему-то и привычно — это немедленно отметил Турецкий, — держа в правой руке, большим ее пальцем ловко набрал номер. Приложил трубку к уху. Но тут же на лице его появилось разочарование. Турецкий почти выхватил трубку из Володиных рук и высветил номер:

232-76-54. Семизначный номер, значит, город, как минимум, областного значения. И совсем не обязательно это — Москва. Но уже есть зацепка! Похоже, в Володиной голове сработал автомат! Чисто механически рука набрала телефонный номер, который Володе, вероятно, приходилось набирать по сотне раз на дню, вот он и врезался в память. И «благодарная» память, выкинув все остальное, его оставила — как последнюю соломинку. Красиво, конечно, однако вряд ли медицина согласится с таким толкованием…

— Наверное, вам ответили, что номер набран неправильно?

— Да, — не удивился Володя, будто уже забыл о том, что пытался куда-то прозвониться.

— А вы случайно не помните, чей номер только что набрали? Имя человека? Организации? Город?

— Я? — он улыбнулся беззащитно. — Не знаю, вероятно, это произошло по привычке, чисто автоматически. А это разве имеет значение?

— Если б вы вспомнили, тогда да, а так?..

Но в голове уже прокручивалась новая мысль: областной город… номер остался в телефонной «памяти», прозвонить по крупным городам, где-то должно же клюнуть! Муторно, суматошно, но в этом уже имеется хоть какая-то надежда! Надо немедленно сообщить Лине об этом событии, быстренько класть мужика в больницу и начинать методичные «прозвоны» по всем, без исключения, близлежащим областям. Кажется, действительно нет худа без добра…

Вторично Мила появилась в прокуратуре ближе к вечеру. Практически весь рабочий день, после того как ознакомилась с материалами следствия, она провела на электростанции, куда ей, по требованию Липняковского, немедленно был разрешен допуск.

Антон же отправился на Октябрьскую, где проживал в двухкомнатной квартире вместе с отцом и матерью опознанный наконец Химик. Он же, по сведениям из уголовного розыска, Саломаткин Михаил Петрович, семьдесят пятого года рождения, прописанный по адресу… и так далее. Только теперь будет он прописан уже по новому адресу, последнему в своей беспутной жизни, на Гниловском городском кладбище.

В своей жизни Миша-Химик два раза тянул срока. Сперва по статье 108 УК РСФСР — умышленное тяжкое телесное повреждение, за что и отсидел 5 лет, в которые ему зачли и полтора года судебного разбирательства, а два года спустя, после выхода на свободу, — снова сел, уже по статье 163, пункт 2-а, уже УК РФ, — за вымогательство, совершенное группой лиц. Попросту говоря — типичный рэкет середины девяностых годов, обошедшийся Химику в шесть лет «крытки». Одиннадцать годков из отпущенных ему Богом тридцати двух — это впечатляет. И если бы его не «остановил» Куратор, неизвестно, за что тянул бы свои последующие срока «спокойный, послушный мальчик», каким его в детстве называли родители. Да и сейчас ничего бы не имели против, если бы он только почаще домой являлся, а то носится неизвестно где.