Фридрих Незнанский - Иногда Карлсоны возвращаются

Люстра светилась всеми четырьмя колпачками – среди бела дня. И неудивительно: окна в комнате были занавешены байковыми одеялами. То ли Андрей Мащенко опасался, что за происходящим могут следить через окно, то ли нагнетал обстановку… Если последнее, то зря: обстановка и так была самая угрюмая. Даже если не принимать во внимание похожее на личинку тело мальчика, застывшее на тахте…

В первый – и самый страшный – момент всем показалось, что Степе отрубили руки. Но очертания фигуры, завернутой в другое байковое одеяло, копию того, что закрывало окно, показывали, что руки никуда не исчезли, просто они плотно привязаны – так и хотелось сказать, прибинтованы – к туловищу. Поверх одеяла пересекаются веревки, на которых обычно развешивают белье. Рот заклеен широкой полосой серого скотча. Глаза зеркально пусты, словно, устав смотреть на шарф, который рано или поздно затянется на тонкой шее, они обратили свой взгляд внутрь.

Этот шарф как раз собирался снять с люстры Андрей, когда на него набросились сразу трое. Сильный и действительно высокий – не меньше, чем метр девяносто – преступник сделал попытку разбросать нападавших. Но исход схватки был предрешен…

Степан не стонал. Не пытался звать на помощь. Те звуки, которые насторожили глориевцев при входе в квартиру, оказались журчанием протекающего крана. Но в неподвижности и молчании мальчика было что-то более страшное, чем если бы он извивался и кричал.

– Ничего, Степа, – развязывая путы, Агеев одновременно ощупывал мальчика и не находил переломов и вывихов, – потерпи, парень. Главное дело, что живой…

Когда с губ сорвали скотч, Степа не вскрикнул, ни на что не пожаловался, не поблагодарил. Он оставался безучастен к происходящему, словно не видел ни отца, ни своих спасителей из «Глории». Взгляд чернейших глаз был все так же обращен внутрь.

– Не пугайтесь, – бросил Кротов отцу, который топтался рядом, – у него реактивное состояние. Это пройдет. На войне, в плену даже у здоровенных мужиков бывает, а он-то совсем пацан еще!

С Кулакова слетели грубость и спесь. Как ни странно, к Андрею, которому по-прежнему заламывали руку за спину, он обратился жалобно, не угрожая, а чуть не плача:

– Андрюха… я… ну это… Ну меня бы, сволочь, меня! Но его-то за что? Он ведь ребенок…

– У нас с Натуськой тоже был бы ребенок, – торжественно изрек Андрей. Торжественному тону мешало прорывающееся кряхтение боли, но все же прозвучало это эффектно…

Казалось, он давно готовился сказать эти слова. А теперь, когда они, выношенные в следственном изоляторе, в тюрьме, в подвалах кромешного одиночества, наконец, прозвучали, он не знает: а что же дальше? С недоумением оглядывает он эту жуткую комнату, отгороженную от солнца байковым одеялом, видит чужого мальчика, которого чуть не отправил на тот свет тем же способом, каким убили его Натуську, – и не понимает: неужели это все он? Зачем?

Кротов с непонятной для него самого досадой подумал, что если первый срок Андрей Мащенко получил напрасно, то второй будет тянуть заслуженно. И кто скажет, что хуже?

Поездка в Чехию, да еще и летом – нечаянный праздник. Маленькая аккуратная страна, мягкий климат, вежливые гостеприимные жители, знаменитое чешское пиво. И в придачу полный набор туристических достопримечательностей, которые обычно вспоминают, когда речь идет о Праге: Карлов мост, Пражская Венеция, Староновая синагога, переулок Алхимиков... История, запечатленная в готическом камне. Легенда, которую можно увидеть собственными глазами…

Но для Александра Борисовича все эти туристические радости, которые неизменно приводят в восторг отдыхающих, никакого интереса не представляли. Цель его визита была исключительно служебная. Поэтому в самолете он листал не путеводитель, а… известную детскую книжку, купленную по дороге в аэропорт. В руках такого солидного мужчины она выглядела весьма своеобразно, но Турецкому было наплевать, что о нем подумают соседи по салону самолета. На протяжении всего пути он поглядывал то в иллюминатор, то в книгу, которая оставалась открыта на первой странице:

«В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живет самая обыкновенная шведская семья по фамилии Свантесон. Семья эта состоит из самого обыкновенного папы, самой обыкновенной мамы и трех самых обыкновенных ребят – Боссе, Бетан и Малыша.

– Я вовсе не самый обыкновенный малыш, – говорит Малыш.

Но это, конечно, неправда. Ведь на свете столько мальчишек, которым семь лет, у которых голубые глаза, немытые уши и разорванные на коленках штанишки, что сомневаться тут нечего: Малыш – самый обыкновенный мальчик.

Боссе пятнадцать лет, и он с большей охотой стоит в футбольных воротах, чем у школьной доски, а значит – он тоже самый обыкновенный мальчик.

Бетан четырнадцать лет, и у нее косы точь-в-точь такие же, как у других самых обыкновенных девочек.

Во всем доме есть только одно не совсем обыкновенное существо – Карлсон, который живет на крыше. Да, он живет на крыше, и одно это уже необыкновенно. Быть может, в других городах дело обстоит иначе, но в Стокгольме почти никогда не случается, чтобы кто-нибудь жил на крыше, да еще в отдельном маленьком домике. А вот Карлсон, представьте себе, живет именно там».

«Не совсем обыкновенное существо, – размышлял Турецкий, заложив страницу пальцем. – Да, это верно. Карлсон привлекателен тем, что ведет себя эксцентрично, не так, как все. Шумный толстяк с пропеллером, неуемный обжора, нахал, который беспардонно вторгается в чужой налаженный быт. В книге это выглядит очень мило. А в жизни? Только представить, что рядом постоянно находится человек, может быть, не злой, но по-детски эгоистичный, который действует, повинуясь собственным желаниям и совершенно не считаясь с окружающими. Сколько бед он способен натворить?»

Прилетев, Александр Борисович быстро покинул аэропорт, снабженный такими удобными указателями, что не понадобилось задавать никаких вопросов, и взял такси, чтобы доехать до гостиницы Parkhotel, где для него было уже заказано место. В гостинице, бросив на стул чемодан и приняв душ, он позвонил Богумилу Тесаржу, который отдал двадцать с лишним лет службе в правоохранительных органах ЧССР, а после «бархатной революции» и цивилизованного развода

чехов со словаками ушел на вольные хлеба, сотрудничая с частными детективными агентствами. Связи у него имелись обширные, работоспособность не знала границ, и в предстоящем деле он мог оказаться весьма полезен.

Зная негладкое отношение жителей бывших стран социалистического лагеря к России, пусть даже утратившей статус «старшего брата», Александр Борисович заговорил с Тесаржем по-английски. Но пан Богумил безо всяких постимперских фобий ответил ему по-русски. Говорил он с мягким акцентом, иногда путая слова, но достаточно хорошо, чтобы они друг друга поняли. Уловив суть просьбы, Тесарж сказал, что охотно поможет, и назвал свою цену. Цена в евро была солидная, но она искупалась скоростью выполнения задания. Встречу назначили через два часа. В ожидании встречи Турецкий собирался спуститься, чтобы пообедать, но решил, что к радостям чешской кулинарии он успеет приобщиться позже, а пока стоит отдохнуть и собраться с мыслями. В номере он нашел электроплитку, банку кофе и пачку сахара: на шикарный обед не тянет, но и этого хватит, чтобы заморить червячка.