Фридрих Незнанский - Иногда Карлсоны возвращаются

Потягивая не слишком вкусный, зато горячий и взбадривающий кофе, Александр Борисович возвращался мыслями в Москву, откуда он… сбежал? Похоже на то… Во всяком случае, оставаться рядом с Ириной после того, что было, оказалось трудновато. Супруги Турецкие упорно мучили друг друга: он ее – своими объяснениями случившегося, она его – своим молчанием. Есть ли смысл что-либо объяснять, когда тебе не верят? Когда твоя единственная любимая жена, мать твоей единственной любимой дочери, смотрит на тебя, как Ленин на буржуазию? Может быть, нельзя было уезжать, – наоборот, надо было остаться и не оставлять попыток растопить это ледяное упорство?.. Но служебная необходимость призывала в Прагу. И – теперь-то Турецкий смеет себе сознаться, что служебная необходимость совпала с его чувствами?

Турецкий как бы со стороны наблюдает разыгравшуюся напоследок сцену: он с дорожной сумкой стоит в прихожей. Ира молча стоит рядом, не глядя на него. Нарочно разглядывает настенный календарь, хотя ничего суперзанимательного в картинке (какая-то гористая, затянутая облаками местность) вроде бы не наблюдается.

«Ира! Ты со мной даже не попрощаешься?... Да, я еду в Прагу… Но не развлекаться…если не веришь, позвони Меркулову и спроси».

Он хотел еще что-то сказать, но, быстро подхватив сумку, распахнул дверь и ушел. Просто почувствовал, что бессмысленно. Сколько можно распластываться перед Ириной, чтобы она ступала по нему своими острыми каблуками, как по ковру? В конце концов, есть же и у него своя гордость?

Одним глотком допив кофе, с обожженным языком, Турецкий вскочил и начал одеваться. Времени еще хоть отбавляй, но чем киснуть в номере и перебирать подробности семейного конфликта, лучше он прогуляется по Праге.

Время он полностью потратил на неторопливую прогулку по Карлову мосту. Широкий, справа и слева оснащенный причудливыми изваяниями, он напоминал скорее не мост, а полноценную улицу – пешеходную зону, вроде московского Арбата. Только если Арбат, благодаря усилиям ретивых градостроителей, полностью утратил первоначальный облик, памятный москвичам, то Карлов мост нес неподдельный отпечаток старины. Разглядывая скульптурные группы, ошиваясь среди фотографирующих друг друга парочек, ощущая исторический булыжник под ногами, Александр Борисович наконец-то смог почувствовать себя туристом.

Свернув за мостом налево, Турецкий легко нашел место, которое исчерпывающе описал пан Тесарж. Рябила глаза солнечными зайчиками великолепная Влтава, дети под надзором родителей восторженно кормили лебедей – совсем ручных, откровенно привыкших к подачкам. Седоусый худощавый субъект, который держался в стороне от этого праздника жизни, очевидно, не мог быть никем иным, как Тесаржем… Так и оказалось.

Разговор был кратким и деловым, – возможно, еще и по той причине, что Александр Борисович не знал чешского, а пан Богумил с социалистических времен подзабыл русский. Однако все, что нужно для самостоятельного расследования, Турецкий от него получил. Под конец седоусый чех, неуловимо смахивающий на похоронного агента на пенсии, все же разговорился и посоветовал гостю из России прогуляться по ночной Праге, но непременно ночью, ни в коем случае не в сумерках! Турецкий с вежливостью гостя похвалил Карлов мост. Перейдя на территорию взаимного расположения, Богумил Тесарж поинтересовался, насколько серьезно преступление, которое привело частного детектива в Чехию.

– Преступление… – задумчиво протянул Турецкий. – Знаете, пан Тесарж, трудно это назвать в полном смысле преступлением, хотя некоторые правила жизни он, конечно, нарушил. Но то, что сделал этот человек, повлияло на судьбы некоторых людей сильнее, чем если бы он пошел по какой-то серьезной статье… В общем, если это и не преступление, то изрядное свинство.

– Ирина Генриховна… Ира, пойми, мы знакомы с тобой и Сашей много лет. Ты меня знаешь – и знаешь, когда я говорю правду. Я не собираюсь тебя обманывать…

Лицо Ирины, умело подкрашенное, выглядит непроницаемым. Только непроизвольно сжимающиеся губы выдают ее истинное отношение к словам Кости Меркулова. Он пригласил ее сюда, в знакомое ему и ей агентство «Глория», чтобы помочь другу. Объяснить, что Турецкий не виноват… или, по крайней мере, виноват совсем не в том, в чем обвиняет его Ирина Генриховна. Лично Константин Дмитриевич считает, что Турецкого стоило бы обвинить в недопустимой халатности и несанкционированных методах ведения следствия… Но об этом им с Турецким предстоит долгий и серьезный разговор. Пусть только он из Чехии вернется!..

– Костя, да, я понимаю, вы с Шурой друзья, – наконец разжимает губы Ирина. – Вы все – и в прокуратуре, и в «Глории» – стоите за него горой. Кажется, это называется «мужская солидарность»?

– Снова-здорово! – В сердцах Костя ударяет себя кулаком по коленке: с годами его вспыльчивость увеличилась. – Неужели ты не в состоянии понять: женщина, с которой ты застала Сашу, – преступница? – Ольга лично никаких преступлений не совершала, но Меркулов в данном случае предпочитал пережать, чем недожать. – Боевая подруга одного из самых опасных специалистов по организации взрывов! Вот видишь, уже служебную тайну тебе выдаю… Ну что тебе еще надо? Чем тебя переубедить?

– Ничем, Костя. Абсолютно ничем. Поздно… Боевая подруга? Да пусть хоть Сонька Золотая Ручка! Хоть Мата Хари! Не будет у нас с Турецким нормальной жизни.

– Ну вот еще глупости! Сколько лет вас знаю, вы – как лейденские банки, постоянно вспыхиваете. Но если уж вместе столько бед пережили, стоит ли расставаться из-за всякой ерунды? Дочка у вас, подумай как следует. Не оправдывай себя тем, что она большая выросла, что ей мама с папой не нужны. Дети всегда тяжело переживают развод родителей, даже когда у них уже свои семьи…

Примерно такой же довод – с дочкой – приводила себе и Ирина. Как психолог, она была полностью согласна с Костей насчет Нинки. От этого на душе стало муторно. Неужели Нинка – последнее, что связывает ее с Турецким? И все, что им остается, – жить ради детей?

Почему-то в России это очень распространенное убеждение: «Жить ради детей». И почему-то это произносится с неизменной гордостью. Мы ненавидим друг друга, обманываем друг друга, зато живем ради детей. Мы живем плохо, зато пусть у детей все будет хорошо… А у них не будет все хорошо! Измученные фальшью и адом взаимоотношений между папой и мамой, дети либо становятся наркоманами, либо бунтуют, либо вырастают с намерением никогда не заводить семью.

Нанесет ли она Нинке душевную травму, если разведется с Турецким? А разве не наносили дочери душевную травму все эти годы измены отца? Конечно, с Ниной никогда не говорили на эту тему, но девочка не могла не замечать нервозности и ссор родителей. До нее могли случайно долетать кое-какие реплики из их перебранок… Если даже она ничего не поняла, тоже не лучше: не понимая, почему мама злится на папу, Нина могла принять происходящее за норму семейного бытия. Любимое чадо уже в периоде полового созревания, через пару-тройку лет попытается строить отношения с молодыми людьми, – вот тогда и выяснится, как сказался на будущей женщине весь этот радиационный фон…