Александра Маринина - Светлый лик смерти

Она – убийца. Она позволила ненависти и злобе одержать верх над разумом, она поддалась неуемной жажде мести. Она хотела смерти для своей подруги. Она призывала эту смерть, она мечтала о ней, улыбаясь в темноте, как когда-то улыбалась, лежа в темной душной комнате и думая о Стрельникове, о своем возвращении к нему. Люба вложила в эту мечту всю душу, и когда оказалось, что Стрельников ее не ждет, все внутри нее готово было рассыпаться на мелкие кусочки, ибо стержень, на котором крепилось все остальное, рухнул. Но тут появился другой стержень – ненависть. Ненависть к самому Стрельникову и к Миле Широковой. Рассыпавшаяся было душа снова собралась вокруг прочного стержня. Появилась цель, появился смысл. Теперь есть, чего ждать и к чему стремиться, есть о чем мечтать. И вот Милы больше нет. Снова из Любиной души выдернут стержень, и все опять рушится, расползается по швам, разлетается вдребезги. Ей казалось, что она стоит на полу на коленях и беспомощно пытается собрать в одну кучку эти мелкие осколки, а они ускользают, не даются в руки и от каждого прикосновения только отлетают все дальше и дальше. Этот образ преследовал ее днем и ночью. «Лучше бы ты осталась жива, – беззвучно шептала Люба, – тогда я бы по крайней мере понимала, зачем живу и чего жду в этой жизни. А теперь я ничего не понимаю и ничего не жду. И жить мне незачем».

В понедельник, в день похорон Милы, Люба с утра отправилась в церковь, расположенную неподалеку от своего дома. После возвращения домой прошло чуть больше недели, и за это время Люба бывала там почти ежедневно. Она никогда не была набожной, но и воинствующей атеисткой тоже не была, всегда относилась к вопросу о Боге достаточно равнодушно. Но теперь, поддавшись жгучей, яростной ненависти, она готова была сделать все, чтобы отнять жизнь у Милы. У подруги. У соперницы. У воровки и шлюхи. Кто-то когда-то говорил, что если у тебя есть враг, нужно пойти в три церкви и во всех трех поставить свечи за его здравие и пожелать ему всяческих благ. Тогда то зло, которое от твоего врага исходит, тебя не коснется. Были и другие советы, связанные с применением черной и белой магии, заговоров, наведением порчи и прочими прелестями. Люба выполнила все. Еще живя у Томчаков, она начала ходить к бабкам, гадалкам, знахаркам и магам. А вернувшись домой, стала ежедневно заглядывать в церковь. Ставила свечки за Милу и исступленно шептала, глядя на пляшущее пламя:

– Я хочу, чтобы ты умерла. Пусть ты умрешь в страшных мучениях. Пусть тебе хотя бы на пять минут станет так же больно и страшно, как было мне. Я не хочу, чтобы ты жила.

Но сегодня, в день похорон ненавистной подруги-соперницы, Люба надеялась, что на нее снизойдет хотя бы подобие спокойствия. Все свершилось. Все получилось так, как Люба хотела. Больше не нужна ярость и злоба, можно дать душе отдохновение.

Войдя в храм, она купила три свечи и направилась к ставшему уже привычным месту – иконе Николая-угодника. Здесь она посылала проклятия, здесь призывала смерть к Миле, здесь и прощения попросит у покойницы.

– Прости меня, Мила, я не ведала, что делаю. Я потеряла разум, я ничего не понимала, ненависть ослепила меня. Теперь я вижу, что лучше бы тебе было остаться в живых. Но уже поздно. Я хотела смерти для тебя, а убила себя. Так что ты жди меня, Мила, я здесь не задержусь. Скоро увидимся. До встречи.

Люба хорошо помнила, что раньше, постояв перед иконой и пошептав слова ненависти и проклятий, она успокаивалась и выходила из церкви почти умиротворенной. Настолько, что даже в течение нескольких часов готова была отказаться от мести. Ярость, бушевавшая в ней, утихала, и Люба даже становилась немного похожей на себя прежнюю. И она очень надеялась, что сегодняшний поход в церковь тоже принесет облегчение.

Но облегчения не было. Не было вообще ничего. Ни стыда, ни раскаяния, ни жалости, ни чувства вины. Осколки разлетелись так далеко, что теперь нужен был очень мощный магнит, который смог бы их собрать и удерживать душу в целостности. Люба Сергиенко с ужасом поняла, что таким магнитом может стать теперь только ненависть. Милы нет больше. Но ведь есть еще Стрельников.

Дело об убийстве Людмилы Широковой довольно быстро обросло обширной информацией, в которой, однако, не было самого главного: ответа на вопрос, где и с кем она провела тот вечер, когда ее убили. Жена Владислава Стасова Татьяна была непоколебима: именно Широкова сидела рядом с ней в вагоне метро в тот день. Она села в поезд вместе с Татьяной на станции «Китай-город», вышла на «Академической», и было это в интервале от шести до половины седьмого вечера.

– И скорее всего из района «Академической» она больше никуда не уезжала, по крайней мере одна не уезжала, – сказала Татьяна.

– Почему ты решила? – удивилась Настя.

Татьяна задумчиво повертела в руках книжку в мягкой серо-голубой обложке, потом открыла ее на том месте, где лежала закладка – цветной картонный посадочный талон из аэропорта Барселоны.

– Закладка лежит почти на том же месте, на каком Широкова закрыла книжку, когда выходила из вагона. Я хорошо помню, какой именно эпизод она читала перед тем, как закрыть книгу. Сейчас закладка лежит на три листа дальше. Вы ее перекладывали?

– Конечно. Мы ее вынимали и осматривали. Но потом положили точно на то место, где она была у Широковой. Ты не обратила внимания, она читала быстро или медленно?

– В среднем темпе. Давай посчитаем. Когда она открыла книгу, то была вот здесь, – Татьяна перелистала страницы и заложила на нужном месте чистую библиографическую карточку, которую взяла со стола у Насти, – а когда закрыла – вот здесь. От «Китай-города» до «Академической» сколько минут?

– Примерно двенадцать.

– За двенадцать минут она прочитала девять страниц, итого минута двадцать секунд на страницу. Три листа – это шесть страниц, стало быть, ей удалось еще почитать в общей сложности около восьми минут.

– Да, – кивнула Настя, – ты права, пожалуй. На «Академической» пересаживаться некуда, можно только выйти в город. Стало быть, самое большее – это восемь-десять минут на автобусе. За эти жалкие минуты далеко не уедешь. А может быть, она вообще никуда не ехала, а просто сидела на лавочке и ждала кого-то. Вполне естественно при этом читать книжку, особенно если до этого пришлось прерваться на интересном месте.

Она чуть откинулась на стуле и два раза стукнула кулаком в стенку. Через несколько секунд дверь открылась и на пороге возник идеально выбритый и подстриженный Коля Селуянов. Вдобавок он был в новом костюме, чем лишил Настю Каменскую дара речи примерно эдак секунд на пять.

– Господи, – пробормотала она, придя в себя, – Коленька, что случилось?