Николай Леонов - Пять минут до расплаты

Улыбчивый подтянутый подполковник в новой камуфляжной куртке на молниях доложил, что заключенный Астафьев уже с утра дожидается их в камере для свиданий. Гуров хотел было сразу отправиться туда, однако Крячко придержал его. Стас попросил подполковника подробно охарактеризовать Астафьева, описать его поведение в зоне, привычки и состояние здоровья.

Заместитель ничего существенного о бывшем «черном копателе» не поведал. Он пожал плечами, не припоминая нарушений Астафьевым режима, и выдал ярлык обычного заключенного. Ни дурных, ни хороших – никаких его привычек подполковник не знал.

В принципе, ожидать большего и не стоило – перед ним были задачи совершенно другого характера. Так что через десять минут общения они с Крячко сошлись на том, что эту тему лучше раскроет начальник отряда.

Гуров не сразу, но догадался, зачем нужны эти подробности Стасу, и терпеливо слушал и подполковника, и пришедшего ему на помощь пожилого капитана – начальника отряда. Тот рассказал об Астафьеве более подробно, почти как о близком человеке. И не только рассказал, но и проанализировал его сильные и слабые стороны. Если бы на плечах этого человека не было погон с малиновыми просветами, его запросто можно было причислить к стану психологов.

Когда Лев Иванович поделился этим с капитаном, тот только усмехнулся и сообщил, что если в зоне не быть психологом, а иногда и провидцем, то если не заточка в бок, то уж побег подопечных будет обеспечен. И уже без улыбки заметил, что университетский диплом именно по этой специальности у него имеется.

Почему он – еще капитан в столь немолодом возрасте и при совсем невысокой должности, можно было не спрашивать. Мешки под глазами, прожилки кровеносных сосудов на щеках и лиловый цвет носа говорили сами за себя. Однако данный факт мог быть совсем не причиной, а следствием службы в этой Богом забытой дыре.

Крячко, беседуя с капитаном, похоже, достиг своей цели, и Лев Иванович примерно понял, какой. Станислав подмигнул ему и пробормотал под нос услышанное от начальника отряда, что Астафьев любит сладкое, которое ему ежемесячно привозит в передачах мать, и не очень хорошо переносит холод. На этом подготовительная часть к беседе с заключенным закончилась, и полковники отправились проводить основную.

Ожидание московских гостей для Астафьева, похоже, затянулось. Когда раскрылась обитая металлом дверь камеры для свиданий, он сидел на табурете, уронив на распластанные по столу руки голову, и дремал. Скрип петель мгновенно оторвал его ото сна. Астафьев вскочил, вытянулся и скороговоркой доложил, кто он такой и по какой статье какой срок отбывает.

Дежурный прапорщик прошелся по камере, осмотрел ее и после этого пригласил войти Гурова и Крячко. Лев Иванович отпустил его, присел на табурет напротив стоящего по стойке «смирно» Астафьева и сказал, чтобы тот тоже садился. Крячко положил перед заключенным на стол пластиковый пакет, отошел к зарешеченному окну и присел на подоконник.

Лев Иванович кивнул на пакет:

– Там тебе, Женя, сигареты и печенье.

Астафьев молча кивнул и отодвинул сумку на край стола. Гуров внимательно рассматривал сидевшего перед ним парня. Тот также поглядывал на Льва Ивановича, вероятно, ожидая, когда ему объяснят, что означает это свидание.

Если бы на Астафьеве не была надета тюремная роба с нашитой на левой стороне груди биркой с фамилией и номером отряда, парень ничем бы не отличался от своих сверстников. Многие сейчас и на воле стригутся наголо, но вот не у всех в глазах мелькает искорка интеллекта, как у сидевшего напротив полковника худощавого молодого человека. И это стоило отметить.

– Давай, Женя, познакомимся, – прервал игру в молчанку Гуров. – Меня зовут Львом Ивановичем. А это мой коллега полковник Крячко. А приехали мы, чтобы узнать от тебя одну интересующую нас деталь из твоего не очень далекого прошлого.

– Да вроде бы все детали этого самого прошлого в моем уголовном деле запротоколированы, пронумерованы и сшиты, – криво усмехнулся Астафьев. – И срок за них определен соответствующий. Уж не знаю, чем вам и помочь в вашем трудном, но благородном деле. И память в последнее время шалить начала – все забываю и путаю. Не иначе как от недостатка кислорода.

– Ну, насчет кислорода ты, дружок, перегнул, – сказал Гуров и глянул через голову Крячко в окно, где сквозь тучи начало проглядывать солнце. – Воздуха-то здесь куда больше, чем в Москве. Экология здесь, Женя, на высоте, и это надо ценить. А что памяти касается, так ее всегда можно поправить. Конечно, если только хорошо постараться.

– Экология, гражданин начальник, может, здесь и получше, чем в Москве, а вот насчет кислорода вы явно ошибаетесь, – покачал головой Астафьев. – Разный он на воле и за «колючкой». Здесь его никогда вдоволь да всласть не глотнешь. Тут он почему-то всегда дерьмом припахивает…

– Так никто же, Женя, тебя сюда силком не тянул, – сказал Гуров. – Не попал бы в зону, тогда и не тревожил бы запах ни дерьма, ни чего другого непотребного. И вроде договаривались мы, что ты будешь меня звать Львом Ивановичем.

– Я с ментами и прокурорскими никогда не договаривался и договариваться не собираюсь, – неожиданно со злостью заявил Астафьев. – И «гражданин начальник» говорить мне как-то привычнее. Спрашивайте, что вам нужно, не тяните время. От работы на лесопилке меня никто не освобождал. Бригаде надо план давать по кубам, и братву не волнует, что у какого-то бугра в Москве возникли заморочки по моей персоне.

– Что-то ты, Женя, гонора, да языка зэковского чересчур скоро набрался, – поднял брови Гуров. – Послушаешь тебя, так и не поверишь, что когда-то этот молодой человек в университете на истфаке учился.

– А здесь свои университеты, и профессора покруче будут, – сказал Астафьев, исподлобья сверля глазами полковника. – И законы диалектики тут не в теории, а на практике изучают отметинами на шкуре. А тут, на тебе – приехали добрые дяди, печенье и сигареток привезли, ласково переговорили, так думаете, я и поплыл, как девочка Снегурочка под ласковым солнышком. Что вам от меня надо?

Лев Иванович чувствовал, как волны крайней озлобленности накатывают на него от сидевшего напротив парня. Астафьева можно было и пожалеть, но не хотелось. Этот человек знал, на что шел. Не от нищеты и безденежья он преступил закон по одной из самых тяжелых статей Уголовного кодекса. И не Гурову и не Крячко жалеть или осуждать его…

– Ну ладно, не будем терять время, раз тебе так этого хочется, – сказал Гуров, вытащил из папки фотографию и положил ее перед заключенным. – Тебе знаком этот «наган»?

– Может, знаком, а может, и нет. Не помню… – безразлично ответил Астафьев. – Мало ли я их видел? В Музее революции, к примеру, когда нас в школе туда на экскурсию водили. Рабочие на баррикадах Красной Пресни примерно из таких по царским сатрапам пуляли.