Анатолий Безуглов - Мафия

— Нет-нет! Здоровье дороже. — Фаина Моисеевна вздохнула. — Жаль, правда, сестру, хотела ей все оставить. У Сонечки пенсия по инвалидности всего восемьдесят рублей, лежит в параличе…

— Хотя бы о ней подумали.

— Захар Петрович, — печально улыбнулась Гринберг, — зачем мне инфаркт? Сами знаете, сколько это будет стоить нервов… Буду помогать и так…

Мы подъехали к воротам морского порта. К нам тут же подскочил носильщик в тележкой.

— Счастливого пути, — пожелал я бывшей соотечественнице.

— Спасибо, Захар Петрович. А вам — счастливо оставаться, — растроганно проговорила та. — Поспею домой к Рождеству. Это у нас самый почитаемый праздник.

Она пошла вслед за носильщиком, но еще раз обернулась, помахала рукой. Скорее не мне, а стране, которую, несомненно, держала в сердце.

Я сел за руль, завел двигатель. И выключил. Рассказанное Гринберг не давало покоя. Надо было что-то предпринимать.

Буквально в двух шагах стояла будка телефона-автомата. Я зашел в нее, набрал номер Гуркова. Секретарь Оля, доставшаяся ему по наследству от меня, сразу узнала мой голос.

— У Алексея Алексеевича совещание, — извиняющимся тоном проговорила она. — Может быть, позвоните попозже, Захар Петрович?

Не могу. Дело не терпит отлагательства.

— Хорошо, попробую соединить…

Прошло минуты две, прежде чем прокурор области взял трубку.

— Алексей Алексеевич, срочно пришлите на мор-вокзал следователя, — сказал я после взаимного приветствия.

— Зачем? — недовольно откликнулся мой преемник. Я постарался как можно короче передать ему содержание разговора о Гринберг.

— Захар Петрович, вы — как мальчишка, ей-богу, — сделал мне внушение Гурков. — Для чего нам лишняя головная боль? Тем более эта женщина, как я понял, ворошить старое не намерена…

«В своем репертуаре!» — разозлился я про себя и прервал разговор, лихорадочно соображая, что делать дальше.

Рунов! Вот к кому нужно стучаться! Он поймет. Я тут же набрал его номер. Ответил его помощник:

— Анатолий Филиппович в отъезде, будет только завтра. Что ему передать?

— Сам свяжусь с ним…

Я выскочил из будки и бросился к воротам порта. Надо успеть кое-что выяснить, пока потерпевшая не отбыла за границу. Я подбежал к носильщикам, курившим в ожидании пассажиров.

— Где она? — спросил у того, кто обслуживал Гринберг.

— Кто? — выставился он на меня.

— Та женщина, черненькая, с двумя чемоданами?

— А-а, — бросил он на землю окурок и придавил башмаком. — Вон там, — показал носильщик.

Я помчался туда, моля Бога, чтобы Фаина Моисеевна не успела еще пройти таможенный досмотр.

На мое счастье, Гринберг была еще, так сказать, на нашей территории.

— Фаина Моисеевна, прошу вас, опишите того офицера милиции, — запыхавшись, попросил я.

— Для чего? — удивилась она.

— Извините, у нас мало времени… Какой он из себя?

— Да как сказать, — задумалась она на секунду. — Выше меня на голову, худощавый, шатен.

— Еще? — торопил я.

— Глаза светлые, кажется серые.

— Возраст?

— Лет тридцати. Может, немного больше.

— А какие-нибудь особенности, приметы?

Фаина Моисеевна потерла лоб, посмотрела куда-то наверх.

— Ямочка на подбородке. И кадык сильно выпирает… Простите, больше ничего не могу сказать.

— Еще задержу вас на минуточку… Не можете составить приблизительный список вещей, которые он у вас взял?

— Попробую. — Она достала записную книжку, вырвала несколько чистых листков. — Самое главное — кольцо с черным бриллиантом. Между прочим, не простое, а с секретом. То самое, что мне подарила свекровь. Хрустальная ваза, оправленная в золото. Ну как виноградная лоза… Старинные часы в виде пасхального яйца…

— Пишите, пишите, — попросил я. — Обрисуйте по возможности каждую вещь.

На это ушло еще минут пять. Тут по радио объявили, что заканчивается оформление на ее рейс. Гринберг сунула мне исписанные листки, мы еще раз попрощались, и она поспешила к стойке таможенника.

Мело какой уже день. Холодные колючие снежинки летели почти параллельно земле, образуя при встрече с препятствием угловатые сугробы. На открытом пространстве стоять было невозможно. Урал есть Урал. С крещенскими морозами не пошутишь.

Зона словно вымерла. Лишь на вышках топтались, стараясь согреться, часовые с поднятыми воротниками овчинных тулупов, да несколько заключенных трудились на строительстве здания. Одежка у них была пожиже: ватники, рукавицы, приобретающие на холоде несгибаемость стали. Работать приходилось споро. Не только для того, чтобы не окоченеть, но и потому, что раствор для кладки замерзал почти мгновенно.

Один из каменщиков — бывший оперуполномоченный южноморского ОБХСС Станислав Ларионов. Ловко орудуя мастерком, он клал один за другим кирпичи в ряд, сверяясь с натянутым шнурком. Подносил ему грузный мужчина с обвислыми, как у дога, щеками. Кличка у последнего была Мэр. Впрочем, на свободе он был действительно председателем горисполкома.

Стоило напарнику замешкаться, как на его голову обрушивался беспощадный мат.

— Вконец загонял, — жаловался Мэр, вытирая со лба пот.

— О тебе же забочусь, — зубоскалил Ларионов. — Не будешь шустрить — вмиг окочуришься.

Сам он тоже разгорелся от работы.

Порыв ветра сорвал с Мэра суконную ушанку и покатил по земле. Тот бросился вслед, еле догнал и воротился назад.

— Ну и житуха! В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит из дома, а тут людей…

— Тут ты не человек, — философски заметил Ларионов, шлепая на кладку раствор и одним махом разравнивая.

— А кто же? — обидчиво спросил Мэр.

— Зэк с номером, — раздельно произнес бывший оперуполномоченный.

Он показал на пустое ведро, напарник живо схватил его, бросился вниз по наклонной доске и скоро вернулся, сгибаясь под тяжестью раствора.

— Врешь, я человек, — сказал он, запыхавшись.

— Это на свободе ты был человеком, — упрямо повторил Ларионов.

— И еще каким! — вздохнул Мэр.

— Ну да — машина, кабинет десять на десять, секретарша, — дразнил напарника Ларионов. — И чтобы попасть к тебе, надо было записываться за месяц.

— Вашего брата, милиционера, принимал без всякой очереди…

— Начиная с полковника, — усмехнулся бывший старший лейтенант. — А меня небось даже на порог не пустил бы.

— Я со всей милицией вась-вась. От постового до генерала.

— В натуре? — : снова усмехнулся Ларионов. — Что ж генералы тебя не прикрыли?

— Местные прикрыли, — вздохнул напарник, — но как назло из Киева нагрянули. Да еще народный депутат, будь он неладен, вцепился как клещ. Горком и обком отбивали меня, как могли. А он аж до Москвы достучался, на съезд бумагу подал. Вот я и схлопотал червонец.